|
Выпить – или, как он выражался, вмазать – дядя Гриша любил всегда, а после продажи своей «ласточки» почти никогда не бывал трезвым, и смерть в результате отравления техническим спиртом в его случае была всего лишь делом времени. Никто не ожидал, что Вера Матвеевна станет оплакивать безвременно ушедшего из жизни супруга, но всплакнуть, и очень горько, он ее все-таки заставил – правда, не на похоронах, а несколько позже, когда, попытавшись продать гараж, сия почтенная дама обнаружила, что тот ей вовсе не принадлежит. Оказалось, дядя Гриша оставил оформленное по всем правилам, нотариально заверенное завещание, по которому упомянутое строение отходило к его единственному сыну – то бишь, к Белому. Столкнувшись с таким неожиданным коварством, Вера Матвеевна буквально осатанела и во всеуслышание грозилась спалить «чертов гадючник». Никто не удивился бы, если бы она так и сделала, предварительно поместив туда выкопанное из могилы тело супруга, но дело, к счастью, ограничилось одними угрозами.
Позже, уже вернувшись из армии, Андрей Решетилов понял, что иначе, наверное, и не могло быть: тот, кто собирается устроить поджог, не кричит об этом на каждом углу. Крики и угрозы для того и нужны, чтобы сорвать злость, выпустить пар. А если действительно хочешь сделать так, чтобы твоему обидчику небо показалось с овчинку, надо помалкивать, как бы тебя ни распирало, и копить желание поквитаться, как трудовую копейку – авось, со временем накопится достаточно для настоящей, достойной упоминания мести. Дяди Гришин гараж они с Белым начали называть штабом давно, еще в школе, когда вместе с другими пацанами гоняли по плоским, горячим от солнца и пахнущим битумом крышам, играя в войну. Здесь они резались в карты, здесь впервые попробовали дешевый портвейн и здесь же, каждый в свой черед, лишились девственности на продавленном скрипучем диване. С тех пор утекло уже довольно много воды, но «штаб», как и прежде, оставался местом, где приятели проводили львиную долю свободного времени. Отперев собственным ключом прорезанную в железных воротах дверь, Андрей вошел в гараж. Люк, ведущий в комнату отдыха, был открыт, и проникающего оттуда дневного света хватало, чтобы разглядеть знакомый интерьер во всей его неприглядной красе. У стены поблескивал хромированными деталями мотоцикл, на осмотровой яме стояла с открытым багажником и поднятым капотом наполовину разобранная «победа» – раритет, который Белый по случаю прикупил за двести долларов и все никак не мог довести до ума. Захламленный инструментами и замасленными железками верстак зарос толстым слоем бурой, липкой даже на вид пыли, и, глядя на эту нетронутую целину, Решетилов привычно подумал, что «победа» поедет еще очень нескоро. Под верстаком, в непосредственной близости от привинченных к нему тисков, виднелся деревянный ящик, изнутри густо испещренный следами темно-коричневой смазки. Он был простелен промасленной пергаментной бумагой, на дне сиротливо маячили остатки прежней роскоши – десятка полтора или два не пошедших в дело толстых пятнадцатисантиметровых гвоздей. Посмотрев туда, Решетилов почувствовал фантомную боль в суставах пальцев на обеих руках и привычно подумал, что ящик надо бы убрать от греха подальше. Сверху доносилось шарканье ног, скрип досок и глухие тяжелые шлепки ударяющих по боксерской груше перчаток – Белый тренировался, чтобы, когда настанет время очередной акции, быть на высоте. Потомственный пролетарий и чистокровный русак, Белый твердо стоял на платформе национал-большевизма. В идеологические тонкости данной политической доктрины он не вдавался, поскольку вряд ли был способен в них разобраться, да этого от него никто и не требовал – он был боевиком, и боевиком неплохим, в каковом качестве вполне устраивал своих вождей. Нечего и говорить, что Андрей, друживший с ним с детского сада, не оставил приятеля и здесь, на поле политической борьбы. |
