Ничего не случилось. Никаким половодьем Глохтуново братство не захлестнуло. Как только жрать захотело, ровно с каланчи слетело. Да разоралось во дворе столь ретиво, как будто новый Кучум на Сибирь пошел.

Тут клетухина дверь расхлобыстнулась, с нею заодно разверзлась и Тихонова глотка.

- Эй, хозяин! - успел он выпустить из себя только одного раскатистого дурака и сразу ж подавился удивлением.

Нет, не в Корнее узрел он перемену - увидал на стене овальное диво.

- Ё-о моё-о! - только и сумел он выдавить из распахнутого рта, и то захлопал от усилия глазами. Затем перевел те глаза на брата и бухнул... телегу в мешок: -Где спер?

- Опомнись! - сказал Корней. Глохтун опомнился.

- Эй, робя! - крикнул он придержавшемуся во дворе хороводу.- Ходи сюда! - И первому подскочившему до закута балалаешнику объявил, указывая толстым пальцем на зеркало: - Глянь-ка, Ванька, что делает напанька... Пироги жрет, а нам не дает.- И привязался до Корнея. - Нашто тебе этакая царская штуковина? Ты чо, своею рожей собрался любоваться? А ну пусти!

Тихон оттолкнул брата, прошел в глубь закута.

- Я его в избе определю,- сказал.- А с тебя и этого довольно,- буркнул, когда притащил из хаты и сунул на лавку облезлое старье.- Сам потом вещай, а щас подавай гостям лопать - промялся народ.

И приступил тот народ лопать - себя по пузу хлопать. А как пентюх набился - язык распустился, форсун заиграл. Ну, а на заимке-то... перед кем форсить? В Обзорине-селе этим самоумникам в рот заглядывать какие-никакие охотники все-таки отыскивались; было на кого франтобесам выплеснуть свою пахту! А тут? На Тараканьей заимке? Кому она тут нужна, отрыжка их сытости? Самого-то себя этот клубок жвачки давно уже до ноздрей наслушался. Вот когда представилось им великим везением то, что на хуторе оказался прежде ими глубоко презираемый Корней.

Только ведь у старшого Мармухи не было времени рассусоливать с непрошенными гостями. Ему надо было теперь в три винта крутиться: успевать угощать этих чванливых самодаров, хотя бы какой-то порядок на заимке держать, а, главное, портняжить. Ведь когда половодье сойдет, заказчик до него через Толбу побежит. Не вправе ж он, взамен готового пошива, выставить перед людьми всю эту брехливую братию. Но лишь только выпадала Корнею свободная минутка приступить к урочному делу, как тут же холера снаряжала до него то одного пустозвона, то другого. И всяк норовил окунуться в его душу по самую маковицу - чтоб вас черт кунал да потерял!

Нестор, к примеру, Фарисей сполна оправдывал свое прозвание. Он постоянно подхихикивал каким-то потаенным замыслам, заглядывал собеседнику в глаза, упорно ждал, когда же тот сам обо всем догадается. Чужая недогадливость, знать, сильно щекотала книжника: он все прыгал, прыгал разбойным куренком, все чего-то высматривал в человеке живое, точно улавливал момент, когда можно будет выклюнуть из него кусочек души.

Корнею же он докладывал быстрым шепотом:

- Я, знаете ли, пишу-сочиняю этакую книжицу... этакими литерами. Вот. Мне потребно, для ее сотворения, прокопаться, знаете ли, в самое кровящее нутро человека. А разве в изгаженном нутре этакую-то малость отыщешь? - допытывался он и пыркал тонюсенькими губешками, что означало: нет, не отыщешь! Затем он выкладывал перед Мармухою самый смак своего интереса.- Вы, Корней Евстигнеевич... человек кристальный. Но что вас сохранило в чистоте? А сохранило вас несчастье ваше. Неволя. А неволя не томить человека не может. Потому и захотелось, чтобы вы распахнулись передо мною всею истомленностью. Доверьтесь мне, Корней Евстигнеевич, как страдалец страдальцу!..

С подобною белибердой Нестор появлялся в котухе по нескольку раз на дню.

Шел до Корнея со своими острыми глаголами и Прохор-Богомаз.