— Ты меня достал, Фонькин.

— Я же тебя просил: не называть меня так.

— Ну ладно-ладно. Закончили эту жизнь, начинается новая…

— У меня пока старая.

— Ну и хорошо, — проговорила медовым голоском. — Поступай, как хочешь. Я — туда, ты — сюда, но надеюсь, расстаемся друзьями?.. А в знак доброго расположения, дорогой мой, тебе подарочек, — похлопала по обшивке. — Это авто.

— Машину? — удивился.

— Ага.

— Спасибо, не надо.

— Прекрати. Куда мне её. Пропадет игрушечка. Бери-бери, от всего сердца, — проговорила Вирджиния.

— От всего сердца? — покосился в её сторону и увидел оскал мертвеца. Во всяком случае, от мелькающих теней и света лицо этой женщины было незнакомым и вызывало отвращение.

Я вдруг физически почувствовал: из моей телесной оболочки выходит Алеша Иванов и его место занимает Чеченец. Когда эта подмена случилась, пришло понимание, почему эта тварь все рассказала. Она будто исповедалась. И делала это сознательно. Ее изворотливому умишке позавидовал бы сам Маккиавелли.

Она НЕ ХОТЕЛА, чтобы я улетел на теплые райские острова. Прекрасно изучив меня, была уверена, что я никогда не соглашусь быть при ком-то, бросив родную сторонку. Она досконально препарировала мою душу, вторгшись в неё своими иезуитскими тонкими пальчиками. Одного не смогла предусмотреть: Чеченца. Для неё это было всего-навсего прозвище. Для меня — моя жизнь.

Наплыла огромная светящаяся коробка аэропорта, похожая на океанский лайнер, отплывающий в свое первое и последнее путешествие. Под яркими искусственным фонарями двигались пассажиры; тени людей были изломаны, как их судьбы. Чадили автобусы, таксисты ловили лохов для выгодных путешествий в белокаменную, толкался пугливой стайкой галдящий интурист. Я зарулил «тойоту» на платную стоянку. Выключил мотор. Женщина по имени Вирджиния глянула на часы:

— Ну что, Чеченец, прощай? Как говорится, не поминай лихом.

— Прощай, — проговорил. — Можно поцелую на прощание?

— Ну давай, — самодовольно улыбнулась и подставила крашеные в помадную кровь губы.

Я потянулся всем телом к этим чувственным, окровавленным губам, моя правая рука обвила тонкую женскую шею…

Думаю, она так и не успела осмыслить перехода из одного состояния в другое… Я подарил ей легкую смерть… все-таки первая любимая женщина… Лишь хрустнули её оранжерейные шейные позвонки…

Она была как живая, когда оставлял салон машины. Только голова неестественно никла набок; глаза ей не закрыл, не знаю даже почему, может, хотел, чтобы она воочию увидела свою смерть? Выпуклые зрачки стекленели и были похожи на фальшивый хрусталь, в котором отражались мазки поддельных огней нашей жизни.

Я хлопнул дверцей — тонированные стекла защищали того, кто находился в комфортабельном салоне, от праздного любопытства.

С низкого и вечного небесного полотнища стала сыпаться мелкая холодная дрянь, однако гул самолетов не прекращался. Всепогодные полеты в никуда…

Я оглянулся — автомобиль покрывался снежным саваном, как, впрочем, и весь окружающий меня мир. Взглянув на часы, неспеша побрел в аэропорт: до взлета дюралюминиевой чушки в мглистую небыль неба оставалось минут тридцать.

В огромном чистом и гулком зале, похожем на современный храм, я нашел почтовое отделение связи. Там купил конверт, ручку и лист чистой бумаги. Опись нашей памяти нельзя представить себе разорванными на две части. Это единый лист со следами штампов, подчисток и нескольких капель крови.

Прошел в буфет, заказал чашку кофе.