Один спал, повернувшись спиной к потухающему костру, натянув на уши воротник грязной брезентовой куртки. Другой,-положив на плоский камень полевую сумку, что-то писал в блокноте карандашом.

Красноватые отблески костра освещали его лицо, ввалившиеся глаза и глубокие складки на щеках — следы перенесенных лишений, голода и усталости. Но почерк его был тверд, а буквы четки и разборчивы.

«…Сегодня случайно убили лося, — писал он, сильно нажимая на карандаш, — в пистолете остался один патрон. Зато мяса хватит на все дни, пока доберемся до реки. Из шкуры нарезали ремней, связав их с остатками веревки, сделали лестницу, по которой спустились в провал. Я хотел спуститься один, но Грачев последовал за мной. Грачев болен, его то и дело лихорадит — опасный симптом: не так давно нас жестоко искусали клещи. Неужели это — энцефалит?.. Мы по-прежнему не разговариваем. Мне и жалко его, и в то же время я не могу простить ему ошибок, которые привели нашу экспедицию к такому печальному концу… Ошибок ли? В голову навязчиво лезут разные мысли и подозрения…»

Он повернул голову и долго смотрел на спину спящего человека. Потом вновь наклонился к тетради.

«А может быть, мои подозрения просто от усталости, от нервов, расстроенных цепью свалившихся неудач. После того, как мы обнаружили уранит, несчастья случались с нами каждый день. С какой-то роковой последовательностью мы потеряли лошадей, снаряжение и, наконец, обоих проводников. Гибель их мучает меня более всего. Все получилось до предела нелепо и мало походит на случайность… Теперь Грачев умудрился потерять еще и карту, и компас. Карту пришлось вычертить самодельную, идем по тайге, ориентируясь по солнцу, по звездам. Сегодня, при спуске к озеру, Грачев нечаянно столкнул на меня камень, и я сейчас плохо владею левой рукой. Что-то слишком много несчастных случайностей. И если так будет продолжаться и дальше…»

Карандаш его запнулся, и он решительно вычеркнул последнюю фразу. Закрыл блокнот.

Тихая поверхность озера поблескивала в лучах месяца. Силуэты деревьев застыли, четкие, как нарисованные тушью. Вблизи сильно плеснула рыба. По воде разбежались круги и медленно поплыли вдоль берега.

Он прислушался: где-то неподалеку глухо шумела вода.

Любопытное озеро! Проточное, и слив воды уходит под землю. В условиях Сибири это далеко не обычное явление. Интересен и сам провал — отвесные стены кругом, спуститься к берегу озера можно только по веревке. Ни провал, ни озеро не обозначены на карте…

Он подбросил сучьев в потухающий костер, достал из полевой сумки лист бумаги и развернул его.

Карта была нарисована на четырех склеенных вместе блокнотных листках. Сделанные по памяти наброски: болота, горные высотки, речки — приблизительный маршрут их трудного пути. В устье маленькой, еще никем не названной речонки — крестик. Простой крестик, сделанный тоже карандашом, и возле него несколько слов.

Счастливая находка! Она делала эту грубую самодельную карту бесценной.

Он потянулся к рюкзаку, вытащил алюминиевую фляжку. Поболтал ею возле уха. Конечно, она пуста! Последний остаток коньяка — по одному глотку — выпили еще вчера. Жаль, сегодня что-то тоскливо на душе, и как бы хорошо было сделать этот глоток сейчас.

Неужели они не донесут свою находку до людей, и эта карта вместе с ними затеряется в тайге?

Он опустил фляжку на развернутую карту. Неведомо почему, вдруг вспомнилась читанная в далекой юности книга. В недоумении посмотрел на фляжку, на карту… сообразил и усмехнулся. Однако, как ни наивна была эта мысль, она упорно возвращалась к нему снова и снова, толкая на такой же наивный, мальчишеский поступок. В самом деле, для чего ему нести с собой эту карту, он и так помнит ее наизусть.

Колебался он недолго…

Затем прилег у костра, и уже сквозь сон еще раз смущенно улыбнулся.