Профессор в ужасе замотал головой, но глаз с бедной женщины не сводил. Откуда у нее взялся бы пистолет? У Клима Кирилловича оружия вроде бы не водилось. А не могли ли ему его подбросить те, кто пытался его впутать в дело о государственной измене? Но тогда забрали: бы оружие при обыске как доказательство вины доктора. А может быть, она извлекла револьвер из зарослей у забора, вокруг которых так долго ходила? Может быть, там находился тайник?

Профессор терялся в догадках, его умственное напряжение дошло до предела. Он чувствовал, что если еще немного понаблюдает за понурой Полиной Тихоновной, то сойдет с ума от клубящихся в его мозгу нелепых подозрений.

Как вдруг она подняла голову, посмотрела на дверь муромцевскои дачи и стала опускать правую руку в карман своего жакета.

– Стойте! Не делайте этого! – закричал он сдавленным голосом, распахивая дверь и выбегая на крыльцо.

Опешившая от неожиданности женщина вскочила со скамейки и застыла с рукой, опущенной в карман. Она с ужасом смотрела на бегущего к ней профессора, одетого в пижамные брюки, садовую куртку и туфли на босую ногу – взгляд его показался ей безумным.

– Стойте! – повторил запыхавшийся Муромцев, он правой рукой схватил запястье женщины и вынул ее руку из кармана – безвольно повисшая кисть оказалась пустой.

– Что у вас там? – повторил профессор, заглядывая в глаза Полине Тихоновне. – Что? Отвечайте? Или я сам посмотрю!

Она не двигалась. Николай Николаевич осторожно опустил свою руку в темный зев оттопыренного кармана – пальцы его коснулись чего-то объемного и мягкого. Он ухватил свою находку большим и указательным пальцем и извлек на свет.

– Что это? – спросил он уже более грозно, чтобы скрыть свое замешательство тем, что пистолета в кармане жакета не оказалось.

Он решительно развернул тряпицу, похожую на столовую салфетку, и увидел внутри несколько печеньиц – такие он видел за своим же столом во время неудачного чаепития, – а также огромный ломоть черного хлеба и два основательных куска ветчины.

Полина Тихоновна закрыла лицо обеими руками и опустилась на скамью. Слава Богу, она не плакала. Ее самообладание несколько примирило профессора с происходящим, и он присел рядом.

– Дорогая Полина Тихоновна, – начал он почти ласково, – если я вас обидел, простите. Но согласитесь, я имел право о вас беспокоиться, если вы одна находитесь ночью на улице. Я понимаю, свалившееся на нас несчастье ведет к бессоннице. Но все-таки, будьте другом, объясните мне, что все это значит?

Полина Тихоновна убрала ладони от пылающего лица и устало посмотрела на профессора:

– Да, Николай Николаевич, я виновата. Мне следовало все рассказать вам сразу. Но я не могла – это не только моя тайна.

– Сейчас нас никто не слышит, и обещаю вам, что все сказанное останется только между нами. Никто от меня не узнает того, что вы расскажете.

– Хорошо, я вам скажу, – обреченно вздохнула она. – Понимаете, я все думаю о том, что произошло. Но я не хочу, чтобы кроме Климушки пострадал еще один невинный человек.

– Вы имеете в виду меня? – спросил внутренне польщенный профессор.

– Нет, Николай Николаевич, я имею в виду бедного Петю Родосского.

«Все-таки Петя Родосский», – подумал про себя профессор, но вслух сказал, пытаясь придать максимальную убедительность своему голосу:

– Вы не понимаете всей сложности ситуации, дорогая Полина Тихоновна. Петя Родосский явно связан с социалистами, террористами.