Недовольная Глаша, брезгливо осмотрев замызганного мастера с головы до ног, повела его в комнаты хозяев.

В гостиной Глаша, прислонясь к дверям и скрестив руки на груди, с досадой наблюдала за мышемором – он ей казался неприятным. Кроме того, из-за него ей пришлось бросить все домашние дела – а их накопилось немало. Она смотрела, как мастер открывал свою суму, как доставал из нее пустую жестянку, коробку и бутылку, как разводил в жестянке дурнопахнущую смесь, добиваясь того, чтобы она стала достаточно густой. Потом он быстро скатывал небольшие шарики, обваливая их в порошке, похожем по запаху на зубной, мятный... После обошел все комнаты и под присмотром подобревшей Глаши, увидевшей, что дело не займет много времени, разложил шарики по углам и под мебелью.

Наконец он закончил работу, и Глаша уже собиралась поблагодарить его и выпроводить, но тут у него вновь прорезался голос, искажаемый грязным платком, свисающим с носа:

– Книги и журналы есть в доме? Несите все сюда, надо их тоже засыпать порошком. Мышки любят устраивать себе норки в мудрых книжках, тем и спасаются от всякой отравы. А мы их обманем.

Горничная принесла несколько книг, находящихся в доме, и старые газеты. Она не забыла и про лабораторные журналы профессора, и про книгу Грегоровиуса, с которой обычно не расставалась Мура. Свалив все на стул перед мышемором, Глаша остановилась, уперев руки в бока.

– Нехристи, вижу, живут здесь, – пробормотал человек в картузе. – И прислуга такая же. Ни одной книжки духовной.

Глаша вспыхнула, удалилась в свою комнатенку и вынула из-за иконы Псалтырь. Вернувшись и положив ее поверх Грегоровиуса, она с достоинством произнесла:

– Все, заканчивайте, еще во флигель надо идти.

– Сейчас, сейчас, – ответил мышемор, наклоняясь над грудой книг, – сейчас пересыплю все порошочком, да надо бы, чтобы полежало все денек под рогожкой какой-нибудь. Не сыщешь ли, милая, пока я их здесь, у стеночки в уголке, устрою?

Глаша вышла и через минуту принесла рогожку, которой и прикрыли пересыпанные чудодейственным ядом книжки и газеты.

Затем горничная вместе с мышемором появилась на веранде, где уже сидел доктор Коровкин, решивший наконец попить чаю да заодно и отвлечься от возмутительного Вересаева, передохнуть.

– Нет, он играет на руку социалистам, – говорил Клим Кириллович хозяйке дома, тетушке и профессорским дочерям, которые слушали его заинтересованно и доброжелательно. – Отдает ли себе в этом отчет господин Вересаев? Такие книги душу гнетут и заставляют опускать руки в бессилии. Все мрачно, все абсурдно, все напрасно.

Уловив паузу, Глаша обратилась к хозяйке:

– В комнатах все сделано, не надо ли и во флигеле отравы разложить?

– Нет-нет, – вместо хозяйки быстро ответил доктор Коровкин, – ни в коем случае. Там мышей нет. Во всяком случае, я их не слышу.

В то время как Елизавета Викентьевна рассчитывалась с мышемором, на веранду вышел профессор, заявивший, что запах мятного зубного порошка ему кажется вполне приятным. Муре показалось, что отец таким образом выражает свое скептическое отношение к чудодейственной отраве. Но мышемор словно не услышал слов профессора, слегка поклонился, не поднимая ни на кого глаз, и вышел из дома. Он медленно спустился по ступенькам и направился по дорожке к калитке, затем, выйдя на дорогу, не спеша удалился, вероятно к следующим клиентам.

– Конечно, российская медицина еще далека от идеала, – продолжал доктор Коровкин, – но, мне кажется, он намеренно сгущает краски – зачем? Что – у нас нет прекрасных специалистов? Что – никак по-другому нельзя решить проблемы организации лечения населения? Только путем беспощадной критики? Ведь она не прибавляет денег в земских больницах, не прибавляет.