|
Для горячего молодого человека пылкая безрассудная любовь, конечно, дело прекрасное, влюбленные, как правило, имеют плохой аппетит, но для человека, который повидал мир и сполна испил чашу жизни, во всем существовании нет ничего милее хорошего обеда. «Твердое сердце и хорошее пищеварение сделают человека счастливым». Так говорил Толей- ран, циник, если угодно, но человек, прекрасно знавший характер своего времени и поколения. Овидий писал об искусстве любви, блистательный Саварен — об искусстве кулинарии, и все же, уверяю вас, гастрономический трактат читают гораздо чаще, чем страстные песни римского поэта. Найдется ли человек, который не ценит тот сладчайший за все двадцать четыре часа суток миг, когда ты сидишь за мастерски сервированным столом перед нежными яствами, хорошими винами и приятной компанией, а все заботы и тревоги дня уступают место восхитительному чувству полного счастья? Обед в обществе англичан — занятие обычно весьма унылое, во всем ощущается какая-то тяжесть, передающаяся гостям, которые едят и пьют с серьезным видом, как будто исполняют какой-то священный обряд. Но есть люди — увы, их мало, и они разрознены, — которые владеют искусством давать хорошие обеды, хорошие не только в смысле кулинарии, но и в смысле общения.
Марк Фретлби был одной из этих редких личностей — он обладал врожденным даром собирать вместе приятных людей, людей, которые, так сказать, соответствовали друг другу. Он держал прекрасного повара и восхитительные вина, поэтому Брайан, несмотря на все тревоги, был рад, что принял предложение. Блеск серебра, сияние стекла и аромат цветов — все это, слившись воедино под приглушенным светом свисавшей с потолка лампы в розовом абажуре, не могло не пробудить в нем приятные чувства. Столовая с одной стороны выходила высокими стеклянными дверьми на веранду, за которой просматривалась насыщенная зелень деревьев и ослепительные краски цветника, несколько приглушенные мягкой дымкой сумерек. Брайан, держась настолько благообразно, насколько возможно для человека, обедающего в костюме для верховой езды, сидел рядом с Мадж, с удовольствием потягивал вино и прислушивался к оживленному разговору. Феликс Ролстон пребывал в прекрасном настроении — главным образом, из-за того, что миссис Рол- стон сидела на другом конце стола, в невидимом для него месте. Джулия Фезеруэйт сидела рядом с мистером Фретлби и пыталась его разговорить с такой настойчивостью, что он про себя уже начал желать, чтобы в нее вселился демон немоты. Доктор Чинстон и Петерсон сидели с противоположной стороны стола, а старый колонист, которого звали Валпи, занимал почетное место справа от мистера Фретлби. Разговор постепенно свернул на тему всегда злободневную и захватывающую — политику. Мистер Ролстон счел это удачной возможностью высказать свои взгляды на правительство колонии и показать жене, что он в самом деле собирается исполнить ее желание и сделаться влиятельной фигурой в политическом мире. — Вы же знаете, — сказал он, взмахнув рукой так, будто обращался к парламенту, — страна катится в пропасть, и все такое. Сейчас нам нужен такой человек, как Биконсфилд. — Да, но такие люди не каждый день встречаются, — заметил Фретлби, с улыбкой слушавший размышления Ролстона. — И это очень хорошо, — сухо вставил доктор Чинстон. — Гениев не должно быть слишком много. — Когда меня выберут, — сказал Феликс, имевший свои взгляды на вопрос появления в Австралии собственного Дизраэли, которые скромность не позволяла ему оглашать, — я, наверное, создам новую партию. — И чем она будет отличаться от остальных? — заинтересовался Петерсон. — Ну, понимаете, — замялся Феликс, — я еще не составил программу, поэтому пока что об этом рано говорить. |
