На это я вознегодовал коренным образом и сказал ему: «Это есть подлая измена интересам трудящихся, и на этакое дело я вовсе не согласен». Причём тут же хотел его кончить. Тогда вместо этого связали мне руки и били нагайками нещадно, в том числе и он сам больше всех. А потом сказали: «Будет тебе за этакие слова расстрел». И бросили в чулан. А в чулане я лежу и слышу, как разговаривают они промеж себя и спешно под окнами отряд собирается, чтобы сделать, значит, нападение на то место, где стоит наш беспечный партизанский отряд. И услыхав такое дело, выломал я собственными руками доску из-под пола, пробрался под полом под крыльцо, а из-под крыльца убежал ночью и бежал все сорок вёрст без передышки, весь изорвавшись в кровь об ночные сучья, но всё же прибежал вперёд и, взявши в руки свой неизменный сигнальный рожок, затрубил тревогу. И когда понеслись со всех сторон партизаны, спросил меня сердито товарищ Чугунов: «В чём дело, сигналист, и по какому поводу подаёшь ты сигнал-тревогу?», то ответил я ему на это: «Измена».

И только мы собрались, как со всех сторон обложили нас белогвардейские банды. И стали мы с боем отступать и так отступали три дня и три ночи, и всё с боем, пока наконец не забрались оставшиеся из нас двенадцати человек живых при одном орудии в такую чащу, что бросили нас преследовать белые.

И стали промеж собой говорить тогда бойцы: «Жить нам тут без провианта нельзя, а потому надо нам поодиночке пробираться к людям. А лошади у нас из-под орудий сдохли, и мясо их разрезали на куски и поделили между собой, а потом распрощались друг с другом, и пошёл каждый в свою сторону. И только я один по причине ранения в ноге остался и сказал, что подожду идти либо день, либо два, пока не заживёт. А на второй день встретился я с заблудившим белобандитом, и саданул он пулей мне в бок, на что я, не растерявшись, ответил ему тем же. И когда повалились мы оба, то посмотрели друг на друга и решили, что теперь квиты. И так мы с этим белобандитом провалялись на земле неделю, питаясь кониной и сухарями из его мешка, а после чего, выздоровевши, наткнулись нечаянно на дикую пещеру, в которую и перешли жить ввиду наступивших холодов. И однажды он, обследуя эту пещеру, открыл в ней реку с золотоносным песком и, когда я был в сонном состоянии, ударил меня в голову тяжёлым поленом и с тех пор куда-то скрылся.

Имя ему было Сергей, по фамилии Кошкин, а какой губернии и уезда, не знаю.

* * *

– Теперь всё понятно, – сказал Баратов, прочитав эти записки. – От удара он, очевидно, сошёл с ума и с тех пор остался жить здесь.

– Не всё, – перебила его Вера, – почему он назвал нас товарищами, а Штольца задушил?

При упоминании этой фамилии умирающий вздрогнул, поднял голову и сказал хриплым, надломленным голосом:

– Задушил… задушил… за нагайки, за измену и за всё…

– Он узнал его. Ясно, что у Штольца фамилия была не настоящая, – шёпотом добавила Вера и, посмотрев на Реммера, сказала: – Теперь ты знаешь всё… Больше даже, чем нужно.

– Да, – ответил Реммер, – больше даже, чем нужно, и про Штольца и про проделки концессионеров, про всё… Теперь, когда мы вернёмся… буря будет не маленькая…

– Всю эту банду с мистером Пфуллем выметут прочь к себе. Они сорвались на этот раз.

* * *

Старый партизан умер, когда рассвело.