Была еще одна форма сочинений, которой он придавал особое значение. В промежутках между созданием памфлетов он пишет письма влиятельным знакомым с просьбой вступиться за него. Пассивное ожидание приговора было не по нему.

Но просьбы его не достигают цели. И наказание неотвратимо. Бледный, выслушивает он приговор очередной сессии суда в Олд-Бэйли. Самое страшное в нем — заключение в Ньюгейт, доколе это будет угодно ее величеству королеве. Ни штраф в 200 марок, ни даже предстоящее трехкратное выставление у позорного столба не испугали его так, как слова о том, что в сущности он может быть обречен на пожизненное заключение.

Такой несправедливости, а вернее, жестокости он никак не ожидал. Гневу его не было предела. Отчаяние породило безрассудство, обернувшееся, однако, ему на пользу.

Упрятанный за решетку Дефо и здесь остается непокорным, бунтующим сочинителем. Он отваживается снова показать зубы и пишет «Гимн позорному столбу». Перо превращается в шпагу. Как удар клинка, эта сатира поражает его гонителей.

Его выставят на посмешище у позорного столба, но прежде все узнают, за что человека, решившего высказать правду, подвергают унижению и позору. Смелость и честность никогда не были в почете у ненавистников правды. И он гордится тем, что страдает за нее. Нет, он не страдает, он торжествует, ибо наказание, к которому его приговорил бесчестный суд, это награда; ее удостаиваются лишь самые отважные и мужественные.

С помощью друзей Дефо удалось отпечатать и распространить свое сочинение. И тогда произошло то, чего никто не ожидал.

Ранним утром 29 июля распахнулись тюремные ворота. В сопровождении солдат (полиции тогда не существовало) он побрел по еще безлюдным улицам к бирже.

Здесь, у Французской арки, должен был состояться первый тур его стояния у позорного столба.

Невесело было у него на душе. Ведь еще не так давно на бирже его встречали как равного, одни с ним вежливо и чинно раскланивались, другие заискивающе улыбались, угождали. Удача сопутствовала ему, как попутный ветер, и корабль уверенно держал курс к желанному берегу благополучия. А сейчас он выставлен на посмешище у столба на помосте. Голова и кисти рук стиснуты деревянной колодкой так, что даже говорить трудно, не то что пошевелиться. И тем не менее Дефо заговорил. Его собственный «Гимн позорному столбу», сразу ставший широко популярным, красноречивее любого защитника обелял несчастного, пострадавшего ради свободы мысли и веротерпимости.

То же самое повторилось и на другой день в Чипсайде.

Но подлинный триумф настал на третий день, 31 июля. Ему надлежало согласно приговору стоять у новых, возведенных в 1672 году ворот Темпл-бар, что в начале Флит-стрит, при въезде из Вестминстера в Сити.

К этому времени уже весь Лондон распевал его «Гимн», написанный в форме незатейливых уличных песенок. И желающих поглазеть на отчаянного парня, сочинившего эти веселые и злые стишки, было более чем достаточно.

Дефо продолжал самодовольно улыбаться. Казалось, он победил и может быть удовлетворен. Но это была иллюзорная победа. Ведь ему предстояло вернуться в камеру. Нет, шутки с законом опасны. Об этом красноречиво свидетельствуют головы казненных на воротах Темпл-бар. Страх метнулся в его глазах, когда он подумал, что вполне мог разделить компанию.

Кончился третий день его позора, нежданно превратившийся в кратковременный триумф. И снова он в стенах Ньюгейтской тюрьмы, где ему надлежало пробыть неизвестно сколько лет.

Но судьба не оставила Дефо и в этот раз. Успех его «Гимна» и то, как встретила публика автора, выставленного у позорного столба, говорили о том, что перо такого публициста, его острую наблюдательность стоит использовать на службе правительству. Во всяком случае так думал Роберт Харли, ловкий политик, решивший эксплуатировать таланты Дефо в целях свой карьеры.