— Наверное, — сказал я. — А о других вы знаете что-нибудь?

— Конечно, — ответил он, — народ безобидный, насколько я знал. Был там некто Гэрди: родился в колонии и просадил много денег. Ничего худого нельзя сказать о Гэрди; был он богат, потом разорился и не упал духом. Сердце у него было доброе, и человек образованный, знал по-французски, и латынь знал, как туземец! Мне нравился этот Гэрди: молодец малый, право.

— Много они рассказывали о крушении? — спросил я.

— Много рассказывать не приходилось, — ответил он. — В бумагах все написано. Гэрди любил рассказывать о деньгах, которые прошли через его руки; он водился с букмекерами, жокеями, актерами и тому подобной публикой — народ все аховый, — прибавил мой рассудительный собеседник. — Но тут поблизости моя лошадь и, с вашего позволения, я отправлюсь.

— Одну минуту, — сказал я. — Что, мистер Сибрайт на корабле?

— Нет, сэр, сегодня он на берегу, — сказал матрос. — Я отвез ему чемодан в отель.

На этом мы расстались. Вслед затем мой друг обогнал меня на наемной лошади, которая, казалось, презирала своего всадника, а я остался в поднятой им пыли, с целым вихрем мыслей в голове. Ведь я стоял теперь или казалось, что стоял, у самого порога этих тайн. Я знал настоящее имя Диксона — его звали Кэртью; знал, откуда взялись деньги нашего соперника на аукционе — это была часть наследства Кэртью; и в моей галерее картин из истории разбившегося судна прибавилась еще одна, быть может, самая драматическая. Я видел палубу военного корабля в этой отдаленной части великого океана, толпу любопытных офицеров и матросов: и вот человек знатного происхождения и хорошего воспитания, плававший под вымышленным именем на торговом судне и только что избавившийся от смертельной опасности, падает, как бык, при одном звуке своего имени. Я не мог не вспомнить о своем личном опыте у телефона «Западного Отеля». Герой этих приключений, Диксон, Годдедааль или Кэртью, должен быть человек с чуткой или нечистой совестью. Тут мне вспомнилась фотография, найденная на «Летучем Облачке»; именно такой человек, рассуждал я, должен быть способен к подобным выходкам и кризисам; и я склонялся к мысли, что Годдедааль (или Кэртью) — главная пружина тайны.

Однако было ясно: пока «Буря» доступна мне, я должен познакомиться с Сибрайтом и доктором. С этой целью я извинился перед Фоулером, вернулся в Гонолулу и провел остаток дня, бесплодно слоняясь по прохладным верандам отеля. Только около девяти часов вечера мое терпение было вознаграждено.

— Вот джентльмен, о котором вы спрашивали, — сказал мне служащий.

Я увидел господина в твидовой паре, с необыкновенно томными манерами, и тросточкой, которую он таскал за собой с изящным усилием. Судя по имени, я ожидал найти нечто вроде викинга, юного властителя битв и бурь; и тем сильнее, конечно, разочаровался, очутившись лицом к лицу с таким неподходящим типом.

— Если не ошибаюсь, я имею удовольствие обращаться к лейтенанту Сибрайту, — сказал я.

— Э-э-да, — ответил герой, — но, э-э! Я-а-ннне-е знаю вас, кажется? (Он говорил, как лорд Фоппингтон в старой пьесе — доказательство живучести людского кривлянья. Но я не стану воспроизводить здесь его выговор).

— Я и обратился к вам с намерением познакомиться, — сказал я, нимало не смущаясь (так как бесстыдство вызывает с моей стороны такое же — быть может, мой единственный воинственный атрибут).