Слова Пардальяна сопровождались насмешливой улыбкой, но по выражению его лица нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. Гениальная актриса, Фауста мгновенно включилась в его игру и, так же улыбаясь, заявила:

— Огорчает? Вас?.. Но, Бог мой, почему же, шевалье?

— Как это — почему? — возмутился Пардальян. — Да потому, сударыня, что мне снова приходится надевать боевые доспехи, а ведь я уже собрался на покой! Но теперь мне надо будет вспомнить о том времени, когда вы плели интриги вместе с покойным Гизом, и начать борьбу против вас!

— А разве это так уж необходимо? — вопросила Фауста.

— Совершенно необходимо, сударыня, — не допускающим возражения тоном отрезал Пардальян.

И, вернувшись к своей прежней шутливой манере вести беседу, продолжил:

— Черт побери, сударыня, неужели вы считаете, что все, подобно вам, имеют возможность купаться в волшебном источнике, возвращающем молодость? Вы — одна из тех редких счастливиц, кого фортуна удостоила этой милости. Потому вы и остаетесь вечно молодой и вечно прекрасной, а ваш ум, по-прежнему гибкий и изворотливый, позволяет вам без устали составлять заговор за заговором. Но я-то, сударыня, я совсем другое дело! Подумайте только — мне-то уже шестьдесят пять! Посмотрите на меня: я стар, сед, слаб духом и телом. У меня не осталось ни хитрости, ни сообразительности, я чувствую, что вы в два счета разделаетесь со мной… А вы еще спрашиваете, почему я так огорчен!..

Старческие вздохи Пардальяна совершенно не вязались с его обликом; Фауста и Карл д'Ангулем невольно залюбовались шевалье.

— К счастью для вас, вы все преувеличиваете, — ответила Фауста. — Но, кажется, вы сказали, что вам необходимо начать борьбу против меня?

— Совершенно необходимо, — жестко подтвердил Пардальян.

Фауста умолкла, но вскоре заговорила вновь:

— Однако меня смущает одно обстоятельство. Когда-то вы боролись против меня и одержали победу, разрушив все мои планы… Я не в обиде на вас, шевалье, я лишь воздаю должное вашей доблести. (Пардальян отвесил ироничный поклон.) Я понимаю, что вы поступали тогда так, как сочли нужным. Я действовала в пользу Гиза, а он был вашим врагом… Вы ненавидели его и после того, как все мои честолюбивые замыслы пошли прахом, в честном поединке убили его. Хорошо; ваши мотивы были мне понятны. Но сегодня-то я действую в пользу герцога Ангулемского, который принадлежит к числу ваших лучших друзей! А вы тем не менее утверждаете, что вам необходимо сражаться и со мной, и с ним, невзирая на то, что я хочу способствовать величию и процветанию его дома. Нет, это выше моего понимания!

— Значит, — подвел итог Пардальян, — вы хотите меня спросить, по какой причине я нынче встал у вас на пути. Причин этих множество, но я готов изложить их вам все, одну за другой.

— Я слушаю вас, — промолвила Фауста.

— Прежде всего, — начал Пардальян, переходя, как и его собеседница, на серьезный тон, — я уверен, что вы вовсе не желаете, чтобы дом герцога Ангулемского стал великим и процветающим, ибо принцесса Фауста всегда заботится только о собственном процветании.

— Это ваше личное мнение! — усмехнулась Фауста.

— Сейчас я вам это докажу, — торжественно произнес Пардальян.

Повернувшись к Ангулему, до сих пор бывшему немым свидетелем этого словесного поединка, он сказал:

— Сударь, только что я слышал, как вы пообещали принцессе исполнить любое ее желание, которое она сообщит вам накануне вашей коронации. Не желаете ли вы прямо сейчас спросить у нее, что именно она собирается у вас потребовать?

Встрепенувшись, Ангулем повернулся к Фаусте.