Ночные кошмары, мучившие Гордона Пайка, стали сильными и разрушительными для его психики. Они расшатывали нервы, они превращали мальчика в невротика и параноика.

Этих страшных снов было несколько, разных по содержанию, но повторявшихся из года в год. В одном из них, первом, навалившемся на Маврикия, он сидел в поезде и видел сквозь окно белое лицо Магды Криббен. Ее рот был открыт, но Маврикий не слышал, что она кричала. Бледные пальцы Магды царапали оконное стекло, а поезд двигался, сначала медленно, потом набирая скорость, оставляя Магду позади, — и ее лицо уродливо кривилось. И Маврикий каждый раз испытывал острое чувство одиночества, когда поезд уходил вперед, а женщина оставалась далеко позади.

В другом сне Маврикий стоял у начала лестницы в Крикли-холле, а другие сироты, эвакуированные вместе с ним, расположились выше, по одному на ступеньке, и Маврикий испытывал глубокий стыд, когда они смотрели на него сверху вниз, потому что знал; все они мертвы. Но когда дети разом кивнули ему, молчаливо приглашая присоединиться к ним, подняться на ступени, он не двинулся с места. Он просто не мог, его словно парализовало. Тогда мертвые начинали спускаться к нему, и он видел пустоту в их глазах, видел безжизненность их тел, чувствовал запах разложения.

Еще в одном сне он бичевал обнаженное тело Августуса Криббена бамбуковой плетью, и, когда наносил удары, кожа вдруг начинала расходиться под ударами, открывались раны, истязаемое тело Криббена превращалось в огромный кусок сырого красного мяса, не напоминавшего человека. Но Маврикий не мог остановиться, он все хлестал и хлестал, пока мясо не превращалось в бесформенный фарш, а потом и вовсе становилось чем-то вроде кашицы конусообразной формы, сужавшейся книзу. И эта кашица начинала тухнуть и гнить, пока наконец от Криббена не оставалось всего лишь несколько комков бескостной плоти, валявшихся в луже крови. Но даже тогда Маврикий не останавливался, он продолжал колотить по окровавленным холмикам, и бамбуковая плеть становилась красной и скользкой. Вот она выскальзывала из его руки, Маврикий падал на колени прямо в то месиво, которое сам же и создал. Он всегда просыпался в этот момент, дрожа от холода и в то же время обливаясь потом, и в отчаянии оглядывался по сторонам, ища то, что могло спрятаться в темноте его спальни.

И последний из четырех повторявшихся кошмаров. Маврикий стоит по горло в холодной воде, такой же черной, как все окружающее. Круг тусклого серого света возникает наверху, и Маврикий нащупывает вокруг себя стену, стена замыкается в кольцо. Естественно, он пугается, обнаружив себя замурованным, но настоящий страх приходит тогда, когда Маврикий осознает, что в чернильно-черной воде есть кто-то кроме него самого. Он не видит этого, но ощущает. И когда что-то холодное и острое, вроде костяной лапы, хватает его за запястье, он начинает кричать, и его крик прорывается сквозь сон, он просыпается и понимает, что действительно кричал вслух, и звук его вопля как будто усиливался стенами его комнаты…

Да, эти сны были страшными и вредными, потому что их постоянство ужасало, как и их содержание. Но куда худшим оказалось второе появление призрака, заставившего Маврикия броситься на пол спальни, бормоча что-то невнятное, и забиться в угол, царапая ногтями обои, стуча зубами и выпучив глаза.

Это случилось поздно вечером. Маврикий лежал в постели, только-только начиная засыпать, надеясь, что на этот раз он не увидит снов, когда услышал знакомый звук.

«Ш-ш-ш-шлеп…»

Он боялся открыть глаза, но и не открывать их боялся тоже. Мальчик почувствовал, как воздух в комнате стал сначала прохладным, а потом ледяным и наполнился вонью, как будто огромная дохлая крыса лежала где-то под половицей.

«Ш-ш-ш-шлеп!»

Он заставил себя открыть глаза.

Из-за своих кошмаров Маврикий никогда не гасил свет в спальне, так что все в комнате было отчетливо видно. Пожалуй, слишком хорошо видно.