– Дядя, пожалуйста, не трогайте! – взмолился Эрн. Он вскочил с кровати и попытался вырвать их из дядиных рук.

Но мистер Гун держал записные книжки мертвой хваткой.

– В чем дело? Чего ты так забоялся? Я их в камин бросать не собираюсь!

– Дядя, это личное! – запричитал Эрн. – Никто не имеет права их читать, кроме меня!

– Ха! Это ты так считаешь! – фыркнул мистер Гун.

Он выключил свет, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Эрн снова нырнул в кровать, дрожа от страха. Теперь дядя все узнает о похищенных драгоценностях. Опять не удалось сохранить секрет! Эрн тихо заплакал.

Тем временем мистер Гун приступил к чтению. Начал он с записной книжки для «паезии». Дойдя до «стишков» про самого себя, он с трудом поверил своим глазам. Как Эрн мог такое написать? Какое неуважение! Да просто хамство! Так выразиться о дядиных глазах и сравнить его голос с криком осла! Мистер Гун почувствовал праведный гнев.

Закончив со «стишками», он взял вторую записную книжку, бегло просмотрел уже знакомый ему список «вещественных доказательств», перевернул страницу, и… глаза у него округлились:

Ограбление произошло 3 января. Похищенные ценности должны быть спрятаны на старой мельнице на Рождественском холме. Эрну Гуну поручено конфисковать их ночью 4 января.

Мистер Гун перечитал запись еще и еще раз. Ну и ну! О каком ограблении идет речь? Кто узнал о местонахождении похищенных ценностей? И кто поручил Эрну их конфисковать? Ах, ну конечно же, мальчишка Фредерик! Мистер Гун громко фыркнул, откинулся на спинку стула и глубоко задумался.

Ему крупно повезло, что он наткнулся на эту информацию. Теперь он самолично отправится на Рождественский холм, обнаружит награбленное и хорошенько утрет нос мальчишке Фредерику. То-то паршивец будет раздосадован, когда все раскроет он, Гун! И уж на благодарность инспектора Дженкса можно будет рассчитывать с полным основанием!

Он снова перечитал посвященный ему «стишок», и гнев его вспыхнул с новой силой. «Неблагодарный мальчишка! Ну ничего, он меня еще попомнит. Где моя трость?»

Эрн услышал, как дядя сходил вниз, потом поднялся, открыл дверь в его комнату и щелкнул выключателем. Зажегся свет, и Эрн, словно в кошмарном сне, увидел в дядиной руке трость.

– Эрн, – печально произнес мистер Гун, – мне очень неприятно так поступать, но ты меня вынуждаешь… Я прочел твой стишок обо мне. Это гнусно, просто гнусно!

Эрн был напуган и ошеломлен.

– Какой стишок, дядя? Я о вас стишков не писал.

– Вранье только ухудшит твое положение.

Мистер Гун открыл записную книжку и сунул ее под нос Эрну. К своему ужасу, тот увидел написанный его собственным почерком «стишок», озаглавленный: «Моему дорогому дяде». Эрн прочитал его и почувствовал слабость в коленях.

– Дядя, это не я написал. У меня бы таланта не хватило! Это слишком хорошо!

– Что значит «слишком хорошо»?! Это гнусный стишок! И как ты смеешь заявлять мне, что не ты его не написал, когда тут твой почерк! Может, ты и это намерен отрицать?

Эрн еще раз посмотрел в записную книжку.

– Почерк мой, – вынужден был признать он слабым голосом. – Не понимаю, ничего не понимаю… Дядя клянусь, я не помню, чтобы я его написал. Я не могу так хорошо написать – очень хотел бы, да не могу!

– Это еще не все, Эрн, – сказал мистер Гун, угрожающе поигрывая тростью. – Я и вторую твою записную книжку прочел. Где у тебя написано насчет ограбления и спрятанных на старой мельнице ценностях… Ты мне ничего об этом не говорил. Ни слова! Ты скверный мальчишка – а скверных мальчишек наказывают.