Наконец Монтэг распрощался с ней, и Йон ощутил неистовое желание окликнуть ее, снова возвратить в текст рассказа, который вдруг разом сделался пустым и неинтересным. На глаза его навернулись слезы; вместе с тем он отметил, что вновь обрел способность контролировать свой взгляд, и сразу же воспользовался этим, прекратив чтение.
Оторвавшись от книги, он успел заметить, как Катерина медленно открывает глаза. Сделав это, она сразу же отвела их в сторону, как будто не решаясь встретиться взглядом с Йоном. Ему показалось, что глаза ее покраснели. Отвернувшись, он увидел вопросительно смотрящего на него Иверсена.
— Ну, что скажешь?
Йон снова взглянул на книгу. Вроде бы самая обычная книжка, как тысячи других: стопка листов, испещренных словами и буквами, без какого-либо намека на то буйство красок и чувств, которое ему только что довелось испытать. Закрыв томик, он еще раз внимательно осмотрел его со всех сторон.
— Как вы все это делаете? — наконец спросил он.
Иверсен усмехнулся:
— Не правда ли, фантастика? Я и сам каждый раз не устаю удивляться.
Йон рассеяно кивнул.
— Ты действительно слышала, как я читал? — спросил он, переведя взгляд на Катерину.
Щеки девушки порозовели, и она чуть заметно кивнула.
— Однако учти, — сказал Иверсен, поднимая вверх указательный палец, — здесь есть одно «но». Она слышала вовсе не твой голос. А также не свой собственный, равно как и, если уж на то пошло, не голос автора. И это самое невероятное. Оказывается, каждое произведение обладает своим собственным, уникальным голосом. — Он с оттенком зависти посмотрел на рыжеволосую девушку. — Слышать его — все равно что вступить в общение с книгой, с самой ее душой.
— Несбыточная мечта каждого библиофила, — сухо заметил Йон.
— Хм, да, ты прав, — согласился Иверсен и смущенно улыбнулся. — Наверное, я слегка увлекся. Иной раз я забываю, какую цену приходится платить улавливающим за обладание этим даром. Мы с тобой даже представить себе этого не можем.
Йон сразу же вспомнил человека с портером, с которым встретился в заведении «Чистая рюмка» после похорон Луки. Самого его он принял тогда за безумца, а слова о читателях и поющих и кричащих текстах — за горячечный бред алкоголика. Теперь же получалось, что все это как нельзя лучше подтверждало объяснения Иверсена.
— О'кей, — произнес он и положил книгу на стол. — Будем считать, что я поверил вашему рассказу, Чтецы действительно существуют, и вы в состоянии с помощью книги манипулировать моими мыслями и чувствами. — Он развел руками. — И чего же вы теперь от меня ждете?
— Кто сказал, что ты нам вообще нужен? — раздался со стороны входа в библиотеку чей-то голос.
Все трое как по команде повернулись и посмотрели на вошедшего. В дверях стоял тощий юноша лет двадцати в обтягивающей белой футболке и мешковатых камуфляжных штанах. На узком, бледном, как мел, лице его выделялась жидкая рыжеватая бородка, обрамлявшая рот. Более никакой растительности на голове молодого человека не было. Он так и впился в Йона темными глазами, и взгляд его был тяжелым.
— Привет, По, — сказал Иверсен, — входи и поздоровайся с нашим гостем.
Молодой человек решительными шагами преодолел пространство от двери до кресла, в котором сидела Катерина, и встал у нее за спиной, опершись руками на подлокотники.
— Гостем? — Он презрительно фыркнул.
— Все в порядке, — теплым тоном произнес Иверсен. — Это Йон, сын Луки.
— Знаю. Видел его на похоронах, — отрывисто проговорил По. |