— Я, кажется, понимаю, кого ты имеешь в виду, — сказал Алексей Васильевич. — Надо понимать, этот человек и сейчас тебя прикрыл?

— Понимай, как знаешь, — уклончиво ответил Дашин папа. — А тогда… Да, Израиль — враг. Насер, борец с Израилем — союзник. Насер, ради которого опозорили тот орден, который я, без прикрас, кровью и мужеством заслужил, почти двадцатью годами вечного риска. А сколько их, наших настоящих героев, которым этой наградой, нацепленной на грудь Насеру, в морду плюнули? Да за одно это стоило умыть и Насера, и тех, кто придумал его награждать!

— Теперь понятно! — воскликнул Ленька. — Я хочу сказать, понятно, почему ты, Седой, сказал, что объяснение всему — в песенке Высоцкого про «Не давайте ордена Насеру!»

— Да, возмущение было всеобщим, — вздохнул Алексей Васильевич. — И хоть Высоцкий написал, по сути, антисоветскую песенку — ничего ему за это не было. Слишком многие разделяли его мнение.

— «Фашистский выкормыш», — пробормотал Дашин папа.

— Ну, ты!.. — резко прикрикнул на него Алексей Васильевич.

— А что? — Дашин папа обернулся, с ехидной улыбкой. — Как-никак, почетный чекист написал…

— Уже давно не почетный чекист, — хмуро сказал Алексей Васильевич.

— Ничего, восстановят в звании, — хмыкнул Дашин папа. — Может, посмертно.

(Тогда ребята этого куска разговора не поняли. Лишь много лет спустя Ленька сообразил, что разговор шел о Галиче. Галич в одной из своих песен назвал Насера «фашистским выкормышем» — и, видно, это была не просто красивая фраза, если она так запала в память Дашиного отца и если он так торжествовал, что поимкой Эйхмана и Насеру утерли нос. В свое время Галич получил «почетного чекиста» за фильм «Государственный преступник». К семьдесят третьему году Галич был не только лишен всех званий, в том числе и этого, но и обсуждался вопрос о его высылке из Советского Союза, за «недопустимые песни». Не только цитирование песен Галича, но и упоминание его имени могло быть приравнено к «антисоветской пропаганде». Понятно, почему Алексей Васильевич так взвился. Надо сказать, и Дашин отец оказался прав. В наши времена, когда имя Галича опять встало рядом с именами Высоцкого и Окуджавы, когда весь великий триумвират был восстановлен в правах, лишение Галича звания «почетного чекиста» было признано «прискорбнейшей ошибкой».)

— А я не понимаю, чего из-за Насера переживать, — вдруг вякнул Димка, — когда Брежнев вон сколько незаслуженных наград получает, и Героев тоже, и ничего. Все только ржут, и все тут.

— Цыц ты! — прикрикнул на него Алексей Васильевич. И опять повернулся к Дашиному папе. — Ну, компашка подобралась! Тебе бы этого пацана, — он кивнул на Димку, — в зятья получить, то-то быстро вы вдвоем допрыгаетесь! Оба без ума, что старый, что малый, и оба такого готовы намолоть, что прямо слышно, как Сибирь горькими слезами по вам плачет.

— Ладно, брось, — усмехнулся Дашин папа. — Как будто мы не знаем… Мне за многое горько и обидно. Что-то мы пропустили в этой жизни… Когда мы молодыми уезжали в Германию — мы знали, на что идем. Мы видели звериную морду нацизма, рвущегося к власти, и хотели этому зверю противостоять. А вернулись — оказалось, что мы не знаем родной страны. Можешь представить, как мне было дико, когда меня, заслуженного офицера, допрашивал в сорок пятом году следователь в новеньком и чистеньком мундире.