Водитель выпрыгнул, обошел машину, заглянул под днище, пока еще оставался просвет.

- Приехали, - сказал он с неуместным смешком. - Задний мост полетел.

- Ну и что?

- Да ничего. Когда жара спадет, я к оазису за подмогой пойду. А ты залезай под машину и лежи, никуда не уходи. Флягу мне отдай.

- Что... - репортер ошалело посмотрел на приятеля. - Бросаешь меня без воды?

- Тебе лежать - не идти. Выпьешь воду из радиатора - вполне хватит. Только тормозную жидкость не пей - отравишься. От машины ни шагу, утром я вернусь с помощью.

Водитель перекинул через плечо две фляги, глянул на солнце - оно начало медленно сползать за горбатую дюну, - решил, что идти уже можно, и двинулся в путь. Репортер провожал его взглядом, пока водитель не скрылся за песчаным холмом. На красноватой шелковистой поверхности осталась черная цепочка следов. Небо над дюнами было удивительно яркое, странно было умирать под таким небом. Репортер уже взялся было за лопату, торопясь вырыть под машиной убежище, но передумал. Поднял сиденье, достал пачку исписанных листков, свернул в трубочку, перехватил бечевкой. Поверху начертал: "Квинту Приску, лично".

- Квинту везет,- пробормотал репортер. Потом отвинтил крышку пустой фляги и спрятал трубочку внутрь.

Теперь можно было заняться укрытием.

Инсулы на окраине, построенные после Третьей Северной войны, походили одна на другую - серые, с маленькими окнами, с наружными лесенками. Крошечные низкопотолочные квартирки, темные коридоры, сидячие ванны - от инсул несло бедностью за несколько миль. Казалось нелепым, что богатейшая Империя строила такие дома. Однако строила. Подальше от центра, подальше от глаз. Своих, чужих... Пинии и кипарисы, посаженные у входа, со временем разрослись. Зелень торопилась скрыть созданное людьми уродство. Старалась изо всех сил. Но не могла.

Рядом с многоэтажками сохранилась старая вилла, принадлежавшая до войны обедневшему всаднику. Теперь эту виллу, вернее, то, что от нее осталось, сдавали внаем. Плющ полностью покрыл дом, даже черепицу умудрились оплести буйные ветви. Сквозь узкие просветы в зеленом ковре немытые окна смотрели на Вечный город с усталым любопытством.

Префект римских вигилов Курций постучал и долго ждал, пока внутри раздадутся медлительные шаркающие шаги. Но дверь отворил не старик. Человек был молод, высок и широкоплеч. И тяжко болен. Зеленовато-серая кожа обтягивала острые скулы. Левая половина лица исхудала куда сильнее правой. Глаза смотрели на гостя и как будто ничего не видели.

Вставные глаза бронзовых статуй смотрят точь-в-точь так же - настоящие и все же неживые.

- Соседи не донимают? - спросил Курций, оглядывая пустой атрий, в углу которого догнивал ларарий с оторванными дверцами.

Пахло пылью, плесенью, запустением. Дом был болен, как и его хозяин.

- Еду иногда приносят, - бесцветным голосом отвечал хозяин. - Хотя я и не прошу.

- Тебе надо в больницу, Юний,- сказал Курций. - Или будет слишком поздно.

- Не мешай, - только и услышал вигил в ответ. Вер двинулся в глубь дома, сделал несколько шагов и остановился, собираясь с силами, и вновь совершил бросок, превозмогая слабость. Наконец; добрался до спальни и, обессиленный, повалился на ложе.

- Юний Вер, тебе надо в больницу,- повторил вигил, усаживаясь на старый сундук подле кровати.

- Это не болезнь.

Вер тяжело дышал, на висках блестели бисеринки пота. Если это не болезнь, то что же?

- Может, Элию сообщить? - предложил Курций.

- Нет! - выдохнул Вер и протестующе вскинул руку. - Элию ни слова.

- Как знаешь. - Курций не мог понять, почему больной прячется в доме, как затравленный зверь, избегая помощи.

- Расскажи, с чем пришел. Узнал?

- И да, и нет. Помнишь папку, что я нашел в доме Элия? Там была ничего не значащая на первый взгляд записка. Несколько цифр. Но число-то, смотрю, знакомое, как дата собственного рождения.