Скоро лодка, отправившаяся с острова с одиноким гребцом, пристала к берегу, и Робер Лаваред и все его спутники, в том числе и орангутанг Хоуп, сели в лодку, которая тотчас же поплыла обратно к Филэ, направляясь к тому месту, где холмистая часть острова врезалась в реку высокой косой. Так как эта часть острова покрыта более густой растительностью, то место это являлось наиболее удобным для людей, которые желали пристать и высадиться, не будучи замечены. Расчет их был бы, без сомнения, верен, если бы не сыновья мистрис Прайс, которые все время не переставали следить за ними.

Как змееныши, скрываясь в кустах и камнях, добрались они до того места, где возвышенная часть берега спускалась отвесной стеной в реку и где густая растительность нависла шатром над размытым водою берегом. Тут-то притаились братья и стали выжидать; вот лодка вошла в бухту и скрылась под зеленым навесом лиан. Изучив все берега острова, Джон и Джек знали, что их бывшие спутники могли высадиться только на уступах храма Ар-Хес-Нофер, и поспешили туда, рассчитывая следить за каждым шагом и движением заговорщиков. Но прошло пять, десять минут, а никто не показывался вблизи. Молодые люди встревожились: «Что это могло значить? Неужели французы миновали эту удобную пристань и решили пристать дальше где-нибудь»? Джек приблизился к самому краю обрыва и взглянул вниз: на всем протяжении реки нигде не виднелось ни одной лодочки! Куда же делись французы с их спутницами?

Чтобы разрешить свои сомнения, братья разошлись по двум разным направлениям, решив обойти кругом весь остров. Но когда они снова встретились, то оказалось, что ни тот, ни другой никого не видели.

Молодые люди вернулись к тому месту, где лодка скрылась у них из глаз, и стали выжидать, когда она выйдет снова из-под зеленой завесы. Но ожидание их было напрасно.

Лодка, войдя под кров зеленого шатра, продолжала свой путь внутрь глубокой и узкой расщелины скал, оканчивающейся внутренним бассейном, из которого вытекал узкий ручей, текущий в туннеле, в конце которой, точно маяк, светил слабый огонек.

— Это путь в подземный храм Тепурабое! — прошептала Лотия.

Робер Лаваред кивнул утвердительно годовой. Раздался глухой удар, и лодка пристала к каменным уступам в скале. Все вышли и, ощупывая руками дорогу, прошли длинный ряд подземных коридоров, пока, наконец, не очутились в большой зале, поддерживаемой целым лесом массивных колонн. Свет от медных светильников падал на украшенные живописью и иероглифами гранитные стены. Путеводитель приподнял тяжелую завесу в конце этой залы, и европейцы с трудом подавили крик невольного удивления; они очутились в высокой зале с куполообразным потолком, роскошно изукрашенной и почти сплошь занятой скамьями, на которых сидели вожди инсургентов, феллахи, арабские шейхи, негры из племени Бахр-Эд-Газаль и другие. На высокой эстраде стояло несколько резных кресел, на которых тотчас же разместились Робер и Арман Лаваред, Оретт и Лотия и еще длиннобородый, седой, как лунь, старец, отец Лотии, старый Якуб Хадор.

В толпе присутствующих пронесся смутный шепот, затем все стихло. Тогда старый Якуб поднялся со своего места и произнес торжественную и прочувствованную речь, в которой говорил о заветной мечте вернуть Египту полную свободу и независимость, о том, что сам Озирис послал им вождя в лице молодого француза Робера Лавареда.

Речь его приветствовали громкими криками.

Затем и Робер, в свою очередь, обратился с вдохновенною речью к собравшимся и в заключение клялся не знать ни отдыха, ни покоя, пока не доставит победы своему знамени или не падет в бою.

Между прочим, он сказал в своей речи:

— Был народ, который, когда враг начал одолевать его, решился на страшную жертву, чтобы спасти свою независимость; он сам стал разорять свои села и города, сжигать свои леса, поля и жатвы, чтобы вокруг завоевателя осталась одна голая бесплодная пустыня.