— Уже все готово!

— Как, это правда? Что я говорила?

— Что следует такому ангелу, как вы, Нилия!

— Мои слова были интересны?

— Еще бы! Они решают, быть может, все, и спасут Египет!

Нилия весело захлопала в ладоши.

— Ну, тогда я очень довольна! Вы говорили еще, что, допуская эти опыты над собой, я отказываюсь от своей свободы? Да?

— О, Нилия! Я никогда не возобновлю опыта без вашего позволения, клянусь вам!

— Не клянитесь. Я не хочу иметь другой воли, кроме вашей, хочу любить то, что вы любите, ненавидеть тех, кого вы ненавидите!

— Но это моральное рабство.

Нилия улыбнулась.

— Быть рабой своего чувства — это свобода любви!

В тот же вечер огромная армия инсургентов двинулась к северу. Земля тряслась под ногами воинов. Всадники скакали по равнине и холмам, разнося приказы начальникам разных корпусов армии.

Робер и Арман были очень заняты. Лотия, важная и серьезная, находилась в войске и ехала обыкновенно между Оретт и Нилией. Она так гордилась любовью Робера, этого француза, который, чтобы заслужить ее нежность, поднял на ноги двадцать народов и теперь шел во главе своей огромной, дисциплинированной армии, словно один из древних завоевателей, имена которых сохранились в истории.

Оретт задумчиво слушала ее. Красивую, благовоспитанную англичанку пугала эта дикая энергия дочери бродячего народа. Но Нилия улыбалась.

Воспитанная цыганами Малой Азии, привыкшая блуждать в обширных равнинах Месопотамии, она отлично понимала Лотию, что, конечно, не мешало ей нежно любить мистрис Оретт и беспрестанно расспрашивать ее обо всем, для того, чтобы быть достойной любви своего Жака.

Англичане приготовились к сопротивлению.

Генерал Гольсон лично принял на себя начальство над осужденными на смерть отрядами. Да, все они, от начальника до последнего солдата, понимали, что обречены на гибель, ради того, чтобы дать лорду Биггену время закончить сооружение окопов.

Гольсон разделил свои войска на две части. Одна часть заняла деревню Эль-Мелахи, а сам он с другой дивизией укрепился в Эрменте.

Эрмент находился на вершине холма, и его белые домики защищали всю площадь. Он смотрелся настоящей крепостью. В садах всюду были скрыты стрелки, в заборах проделали брешь для стрельбы. Вправо и влево от деревни расположились батареи. Все было предусмотрено.

В это утро генерал Гольсон завтракал, когда ему доложили, что приближаются инсургенты, что была уже легкая перестрелка.

Гольсон сейчас же вышел из дома, прошел через площадь, проник в мечеть, поднялся по лестнице и очутился на площадке, на которой в давно прошедшие времена муэдзины выкрикивали часы. Он облокотился на балюстраду и стал смотреть вдаль.

Мятежники приближались большими группами.

Генерал сделал негодующий жест.

— Это какое-то наводнение, — пробурчал он, — как остановить эту массу! Конечно, прежде чем умереть, мы убьем многих из них!

И словно подтверждая его мысли, раздался оглушительный выстрел из английской пушки, граната лопнула среди лошадей, опрокинув несколько всадников.

Колонны пехоты остановились и с удивительной быстротой рассыпались по равнине.

— Эти негодяи маневрируют, как европейцы, — проворчал Гольсон, — возможно ли, чтобы в несколько месяцев эти проклятые французы могли так выдрессировать их?

Он умолк и продолжал наблюдать, не веря своим глазам, не понимая, что творится перед ним. Ему были хорошо известны порядки и устройство европейских армий. Тут же ничего подобного! Стрелки неприятельской армии выстроились цепью и образовали несколько рядов с большими промежутками.