— Мадсен, — подсказал я ему.

— Да, да, именно Мадсен. Так вот, оба этим летом были здесь. Проверяли, как живет профессор. А нам тогда в голову почему-то пришла мысль, что то были плохие люди, собиравшиеся причинить ученому вред. Мы совсем не подумали, что это могли быть полицейские. Ну а вечером, когда те вошли в сад, мы были начеку. И Ким ударил господина Бруна подвернувшимся ему под руку толстым суком по голове.

— А не поленом ли? — попытался уточнить Эрик.

— Да нет, это точно был сук, — подтвердил я.

— Полено все же звучит лучше, — возразил Эрик. — Само слово более увесистое!

Не обращая внимания на вмешательство Эрика, Очкарик продолжил:

— В ответ господин Мадсен тоже нанес удар. А в дальнейшем все выяснилось. Мы узнали, что имеем дело с полицией, ведающей делами иностранцев, а те поняли, что мы ошиблись. Так все по-хорошему и окончилось.

Полицейский засмеялся.

— Так это были вы? Да, да, эту историю я знаю хорошо.

— Стало быть, вы знаете господина Бруна?

— Конечно. Это-то я должен признать. Надеюсь…

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — заверил его Эрик. — Обещаем, что не скажем никому ни слова. Ваши секреты будут нашими секретами. Так что будьте спокойны. Мы свое слово держим!

— Это очень хорошо, — ответил полицейский. — Но как вы узнали, что я из полиции?

— Мы заметили вас и вашего коллегу еще вчера на Центральном вокзале в Копенгагене, — объяснил я. — И сразу решили: вы полицейские. Мы были уверены, что вы просто не могли быть никем иным.

— Это почему же?

— Сотрудников полиции всегда можно распознать, — ответил Эрик. — Почти всегда, — сразу же добавил он.

Мужчина громко рассмеялся.

— Что ты говоришь?! Я что-то об этом никогда не слышал. А вы, ребята, мне нравитесь. Глаза-то у вас, как видно, острые!

— Вы его не слушайте, — проговорил Очкарик, — он иногда говорит лишнее. Не правда ли, Ким?

— Да, да, — подтвердил я. — Его даже собственные родители переносят с трудом и просили нас приглядывать за ним.

— К тому же он подчас не совсем правильно понимает, что мы дружески относимся к нему, — продолжил Очкарик.

— И даже становится нахальным, — добавил я, — или слишком фамильярным.

— Вы что-то сочиняете, — возразил Эрик. — Не далее как сегодня утром, когда я умывался, отец предупредил меня, чтобы я не общался с плохой компанией. Конечно, я никуда не годный сын, так как нарушил свое обещание не связываться с прощелыгами. Извините, пожалуйста, я имел в виду не вас, а вот этих двоих типов, так называемых друзей. Но послушайте, почему полиция все еще докучает бедному профессору? Он ведь ничего плохого не сделал.

— Мы ему совсем не докучаем, — возразил полицейский.

— Может быть, и нет. Но вы следите за ним.

— Этого слова я слышать бы не хотел, — ответил тот. — Мы не следим за каждым его шагом, но не выпускаем из поля зрения, как, впрочем, и всех иностранцев, не получивших еще датского подданства. Особенно людей, которые что-то собой представляют.

— Стало быть, профессор — выдающаяся личность?

— В том-то и дело. Он — известный физик, специалист по ядерным проблемам. Здесь нет никакого секрета. И я хотел бы, чтобы вы поняли: мы желаем ему только добра… Ну, а теперь мне нужно идти.