Вязель произнес:

— Сейчас мы можем только ждать, когда кромлех полностью появится на свет. А тем временем отведи меня к ней.

Роберт изумленно раскрыл рот.

— В больницу?

— Можем сходить туда втайне. Не обязательно говорить родителям.

Роберт в смятении покачал головой. В темноте, охотясь на невидимых насекомых, порхали летучие мыши, и от их мельтешения у него закружилась голова.

— Им расскажут медсестры.

Вязель, как обычно, печально улыбнулся:

— Скажи им, что я твой друг.

— А вы сможете… — Он ненавидел себя, этот вопрос не шел к нему на язык, но он не мог не задать его. — Вы сможете ее разбудить?

— Не знаю. Зависит от того, сколько каэров она прошла, как далеко углубилась. Но я попытаюсь. — Он кивнул Розе, и девушка выключила фонарик.

Роберт застыл в изумлении — внутри кромлеха сиял свет, еле уловимый, фосфоресцентный. Он просачивался из-под земли, как будто торфяники отдавали давным-давно впитанный звездный свет. А из расселины, образовавшейся там, где почва провалилась, вылетали летучие мыши, десятки и сотни летучих мышей, они сбились в клубящееся облако тьмы, взвились над верхушками деревьев. Ночь наполнилась их пронзительными криками.

Вязель стоял в пелене брызг и смотрел им вслед.

— Пусть летят, — сказал он Роберту.

C. КОЛЛ — ОРЕШНИК

Он поднялся на чердак, стал подтаскивать мебель к двери. Ставни на окне скрипели, засовы подрагивали. Ветви неумолимо вползали внутрь. По лестнице, наверное, уже не пройти.

— Они здесь! — закричала я. Под дверь скользнул усик плюща; он растоптал его, оторвал. Но за первым последовал еще один, еще и еще.

Я попятилась к окну. Завела руки за спину, стала ощупью возиться с щеколдой на ставнях. Если смогу ее открыть — закричу, позову на помощь. Позову маму, папу. Позову Максела — он наверняка услышит.

Но не успела я нашарить щеколду, как длинные усики плюща скрутили ему руки, опутали щиколотки. Он заорал, стал отбиваться руками и ногами.

Я осторожно отперла ставни.

Окно широко распахнулось.

Главным я стал среди бардов Эльфина.

Моя страна — обитель летних звезд.

В воскресенье была месса, а потом — обед. Отец Максел всегда приходил, потому что Мария готовила лучшее жаркое во всем Уилтшире, а после обеда он и Роберт иногда шли погулять по холмам или по Риджуэйской дороге. Но сегодня Роберту было не до прогулок. Он вдруг понял, что вообще не хочет оставаться с Макселом наедине, потому что крестный отец слишком хорошо знал его, и мог прочитать все его настроения. Максел уже почувствовал, что у крестника что-то неладно.

Роберт нарочно замешкался в церкви, помог старому прислужнику собрать сборники гимнов, посмотрел, как в дверях мать болтает с подругами. Она, как всегда, выглядела безупречно, волосы уложены, макияж был сделан мастерски. Глядя на нее, он обратил внимание, с какой живостью она откликалась на каждую фразу, собирая свою еженедельную долю сочувствия. Она старательно делала вид, что прекрасно со всем справляется и что у нее всё хорошо. У Роберта так не получалось. И многие об этом догадывались, потому что никто ни разу не заговорил с ним о Хлое.

Отец ждал снаружи, в машине. Ему тоже не по силам было вести светскую болтовню.

По боковому проходу к Роберту подошел Максел в черной рубашке, брюках и старых расшлепанных сандалиях. Он сунул в мусорную корзину стопку газет, отдал прихожанам последние ворчливые наставления и сказал:

— Пошли.

Они обернулись — и Роберт увидел Вязеля.

Поэт стоял под статуей святого Франциска, смотрел снизу вверх на доброе деревянное лицо.