Роберт поколебался, потом неуверенно снял мешок с шеи, раскрыл его, перевернул и потряс. Оттуда ничего не выпало. Он озадаченно пошарил внутри.

— Пустой! Но в нем было полно всякой всячины. Он был такой тяжелый!

Казалось, Король под маской посмеивается.

— Видимо, поэт хранит свои тайны лучше, чем мы думаем.

Роберт сердито сверкнул на него глазами. С потолка на шею упала капля воды, он подскочил от неожиданности. Потом спросил:

— Кларисса говорила, он сшит из кожи женщины. Это правда?

Король кивнул.

— Да. Ее звали Аоифе. Злая колдунья по имени Иухра полюбила ее мужа, она пригласила Аоифе искупаться с ней и превратила ее в журавля. Птица полетела к дому властелина морей Мананнана и прожила там двести лет. А когда она умерла, он сшил из ее кожи мешок и положил в него свои сокровища. И отдал этот мешок поэту.

— Вязелю?

— Всем поэтам. Каждому поэту. — Король с любопытством поднял мешок. — Говорят, что во время прилива мешок наполняется так, что не поднять, а во время отлива пустеет.

Роберт хлопнул ладонью о камень.

— Красота!

— Но и сейчас он не совсем пуст. — Король протянул ему мешок. — Послушай.

Роберт взял мягкую кожу, приложил к ней ухо, побаиваясь, как бы изнутри что-нибудь не выскочило. Сначала услышал только тихое поскрипывание кожи, потом — еле различимый звук, тихий шепот.

— Что это?

— Слова, — ответил Король. — Этот мешок полон слов.

Слова звучали на всех языках. Громкие жаркие споры и тихие мольбы, запутанные объяснения и простые молитвы. Слова обманывали, повелевали, бранили, требовали. Сквозь бессвязный рокот пробивалась хрупкая мелодия слогов, как будто из мешка звучала одновременно вся поэзия и реального мира, и Потустороннего, чей-то голос перебирал хитроумно нанизанные звуки, четко проговаривая и гласные, и согласные, и в этих загадочных устах они становились непохожими друг на друга, как деревья в лесу. Можно подумать, в мешке шла невидимая работа, нескончаемая, она продолжится до тех пор, пока не будет сотворено нечто невероятное, пока на свет не появится новая сущность. Роберт поймал себя на том, что вспоминает голос Максела, читающего Евангелие среди свечей на рождественской службе. «В начале было Слово».

Он медленно опустил мешок.

— Я художник. Я ничего не понимаю в словах.

— Но поэта здесь нет, и мы должны сделать всё, что в наших силах. — Король встал. — Я бы предложил тебе сунуть руку в мешок, зачерпнуть и достать из него пригоршню звуков и значений.

Чувствуя себя совершенно обессиленным, Роберт опустил руку в мешок. Зачерпывать было нечего, но он всё равно достал пригоршню неведомо чего, и эта неощутимая дымка стала просачиваться сквозь пальцы, она твердела, скручивалась, со стуком падала на меловой пол. На миг неслышимые звуки превращались в палочки огама, но, едва коснувшись земли, рассыпались ворохом оленьих рогов, кремневых ножей, широкими коровьими лопатками.

Король вздохнул, подобрал одну из находок.

— Кирка из оленьего рога. С ее помощью тысячи лет назад была построена эта гробница.

Роберт поднял еще одну вещицу, подержал в руке. Отростки были острые, а рукоятка гладкая, будто отшлифованная множеством рук. Он посмотрел на камни сводчатого потолка.

— Тогда мы тоже пустим их в дело.

* * *

Как хорошо было снова очутиться в седле! Но чтобы проехать сквозь лес, приходилось раздвигать деревья, а это было нелегко. Деревья сопротивлялись, не желали освобождать дорогу, а пропустив ее, сразу же смыкались. Но на краткое мгновение она всё же пустила Калли вскачь по изрытому склону холма.