— Папа! — негромко позвал Петя. — Ты еще не спишь?

— Я-то не сплю, — ответил Котельников-старший. — А ты вот спи. И не разговаривай, Мишу разбудишь.

— Я тоже не сплю! — послышался Мишин голос.

«Разумеется, — подумал Петя, — Миша тоже думает о том же самом и не может уснуть. Наверно, и в соседнем номере никто не спит». Возможно, их приятели, не связанные присутствием Петькиного отца, обсуждают сейчас между собой всю ситуацию…

— Папа, — спросил Петя, — а что такое Новосибирск?

— Как — что? — удивился Петькин отец. — Город такой.

— Нет, я имею в виду другое… Когда мы говорили… ну, когда Николай Христофорович рассказывал, за что он себя осуждает, то вы упомянули Новосибирск. Что там было, в Новосибирске?

— А, ты про это… — Отец ненадолго задумался. — Это было в шестьдесят восьмом году. Мы тогда и познакомились с командором Берлингом, при интересных обстоятельствах… — Котельников усмехнулся. — В Новосибирске был организован грандиозный праздник авторской песни. Того жанра, который еще часто называют бардовской песней. Высоцкий, Окуджава, Галич, Визбор…

— То, из-за чего ты как-то чуть не загремел с работы? — спросил Петя. Отец уже рассказывал ему, как его чуть не вышибли взашей из закрытого института за попытку организовать вечер памяти Высоцкого — в восемьдесят первом или восемьдесят втором году, Петя точно не помнил. Спасло отца только то, что он был незаменимым специалистом — практически единственным, занимавшимся перспективными разработками сложной техники, имевшей военное значение.

— Да, — отец кивнул. — А все неприятности начались с того слета, или фестиваля, — называй как хочешь. Там было исполнено на многотысячную аудиторию несколько песен, которые власти посчитали не совсем советскими… и даже совсем не советскими! Особенно возмутил эпизод с песней «Памяти Пастернака», которую Галич исполнил тогда чуть ли не впервые. В конце песни весь зал дружно встал — весь многотысячный зал… Сразу пошло донесение в ЦК, что на слете творится форменное безобразие. Ну и началось!.. Николай Христофорович должен был выступать со своими песнями на следующий день. В воздухе уже пахло грозой, а в его текстах тоже были сомнительные подковырочки… В общем, он не вышел на сцену. Я с ним встретился в тот день. Мне повезло, что я оказался в Новосибирске по работе и видел все это собственными глазами. Впрочем, я бы, наверно, все равно туда поехал, как многие специально приехали с разных концов Союза. Я спустился в ресторан при гостинице, в которой жил, а там уже сидел Николай Христофорович — потягивал коньячок с самого утра. Я знал его как автора двух песен, ходивших тогда по стране, «Воля твоя, солдат…» и «В майский день, на пороге у лета…». Сейчас этих песен никто и не вспомнит… Впрочем, поют иногда… В общем, я набрался смелости и спросил у него, собирается ли он выступать. А он кивнул на почти пустую бутылку коньяка и сказал: «Куда там выступать, когда меня так понесло». Мы с ним посидели. Довольно долго сидели, надо сказать.

Кончилось тем, что я помог ему добраться до номера. Потом, на следующий день, увиделись, он как-то очень проникся ко мне. Вот так и подружились. Пригласил меня, когда вернемся в Москву, прокатиться на яхте. Он тогда как раз первую яхту продал, вторую начинал строить. А тут обрушились кары на головы участников и организаторов фестиваля. Его эти кары обошли стороной — ведь он там не «засветился», он вроде и был, но как бы его и не было.