Могила моей матери представляла собой темный четырехугольник в дальнем конце участка Горэмов. Впечатление было такое, будто все почившие родственники повернулись к ней спиной. Ей отвели отдаленное место, не удостоив покойную ни почестей, ни проявления любви или хотя бы приличествующего случаю уважения.

Теперь мне уже не приходилось бороться с собой, чтобы сдержать слезы. Глаза мои были сухи, потому что я вновь преисполнилась чувства негодования. Я не плакала, пока гроб опускали в яму, а доктор Уорт бормотал какие-то слова, в которые я не давала себе труда вникнуть. Что могли означать эти слова, если он никогда не знал нежную женщину, которая когда-то звалась Бланч Горэм? Я полностью отключилась от него и тихо прочитала про себя свою собственную молитву. Элден Салуэй стоял рядом со мной, и впервые я почувствовала, что этот человек против своей воли сочувствует мне. Хотя все его помыслы и сосредоточены на Горэмах, все-таки он способен, криво улыбаясь, глядеть на окружающий мир. Улыбка его была адресована как себе самому, так и Силверхиллу.

Все было быстро кончено. Обычно те, кто участвовал в похоронах, рыдая, разъезжались на своих машинах, предпочитая, чтобы могилу заполняли землей без них. Доктор Уорт с профессиональным сочувствием задержал на мгновение мою руку в своей и пожелал мне счастливого возвращения домой. С каменным упрямством я заявила, что домой не поеду, и он тут же отдернул руку, как будто я его ущипнула. Я не стала провожать его взглядом, когда он покидал кладбище.

– А теперь что вы будете делать? – спросил Элден Салуэй. – Не могу ли я еще чем-нибудь быть вам полезен?

Ему явно не хотелось бросать меня на произвол судьбы. Столь же очевидно было и то, что его огорчает несправедливость происходящего. В течение нескольких минут мы стояли рядом, слушая, как земля ударяется о крышку гроба. Потом он угрюмо сказал:

– У меня в багажнике ваш чемодан. Я его подобрал в аэропорту. Где вы хотите, чтобы я его оставил?

– Захватите его с собой, – ответила я. – Я его заберу в Силверхилле.

Он сделал приветственный жест, не без уважения взглянул на меня и пошел в ту сторону, где дожидался серый автомобиль, так гармонировавший с домом Силверхилл. Я слышала, как он, урча, отъехал, но не стала провожать его взглядом. Отойдя от могилы, я стала бродить по пустынному мирному участку с его гранитными и мраморными надгробиями, склонами, поросшими травой, одуванчиками и лютиками. Здесь не было педантичной упорядоченности городского кладбища. Воздух был напоен запахом сосен, веял легкий ветерок, и над всем царил дух покоя. В таком месте невозможно было испытывать боль по безмятежно спящим вечным сном.

Слезы наконец-то брызнули из моих глаз, когда я увидела цветы на могилах. Могильщики закончили свое дело и ушли. Теперь не было никого, кто мог бы увидеть меня плачущей. Я вернулась посидеть на траве возле могилы мамы и теперь уж дала полную волю рыданиям от сознания, что бабушка не прислала ни единого бутончика на могилу покойной дочери, а я сама не нашла времени, чтобы позаботиться о цветах. Голая земля казалась грубой и безобразной. Моя мать не заслужила, чтобы ее могилу оставили в таком виде.

Я услышала мягкие звуки: кто-то легко бежал вниз по склону между могилами, и, оглянувшись, увидела появившегося на кладбище мальчика лет девяти. Это был нескладный паренек с торчавшими из-под коротких синих джинсов лодыжками. На одной стороне его светловолосой головы торчал вихор. Он держал в руке пучок увядающих полевых цветов. Мальчик отнес их на могилу, находившуюся недалеко от маминой, и осторожно положил на невысокий холмик. Несколько мгновений он неподвижно стоял спиной ко мне возле каменной надгробной плиты. Его маленькие плечики выражали явную скорбь. Потом он с усилием распрямился, обернулся и впервые увидел меня.

Это был, по-видимому, серьезный ребенок, в его карих глазах, разглядывавших меня, отражалось удивление.