— Да, к сожалению, ошибка уже сделана, — сказал он, все больше раздражаясь. — Но я считал бы рискованной смелостью, если не сказать больше, самостоятельно решать в ваши молодые годы такие важные вопросы, как, например, вопрос о замужестве...

— В этом случае мой опекун стал бы последним, у кого я попросила бы совета, — перебила его Фелисита, сильно покраснев. — Если бы я не могла самостоятельно принимать решения, то я бы уже была связана с ненавистным мне человеком. Вы спокойно согласились бы на предложение Вельнера.

Упрек был справедлив, и профессор закусил губу.

— Я полагал, что с вашим замужеством придет конец обязательствам, которые возложил па меня мой отец, — сказал он после долгой паузы, и его голос был лишен привычной твердости. — Это была ошибка. Хотя, следуя совету моей матери, я дал согласие, но был далек от того, чтобы приказывать вам. Это была последняя попытка воспользоваться властью опекуна, — продолжал он не без горечи. — Я должен предоставить вас вашей судьбе... Вы полны сейчас надежд?

— Да, — ответила молодая девушка.

— И вы надеетесь быть счастливой?

— Я верю в это так же, как и в загробную жизнь!

При последнем вопросе профессор испытывающе посмотрел на нее, увидев, как просветлело лицо девушки. Он сердито отвернулся и, не проронив больше ни слова, медленно направился к дому.

Роза сидела в людской с Фридерикой, когда Фелисита прошла в свою каморку. Их болтовня мешала ей заснуть. И так как сон не шел к ней, Фелисита открыла окно и уселась на подоконник.

— Да, — смеясь, говорила в соседней комнате Роза, — моя хозяйка точно с облаков упала, когда сегодня вечером профессор, вернувшись домой, сказал, что едет с большой компанией гулять в Тюрингенский лес. В Бонне он вечно сидел за своими книгами, никогда не посещал ни балов, ни вечеров... Когда он учился еще в институте, товарищи его терпеть не могли...

— Значит, и теперь его никто не любит? — спросила Фридерика.

— Ну нет, теперь его просто обожают... Студенты наглядеться на него не могут, а дамы норовят поцеловать ему руку, когда он выписывает им рецепты. Моя хозяйка не лучше. И хоть бы был красив, а то — настоящий медведь... Он и лечит-то грубостью. Моя хозяйка лежит, например, в истерике, он подходит к ней и говорит: «Возьми себя в руки, Адель, встань сейчас же! Я на минуту выйду из комнаты, а когда вернусь, ты должна уже быть одета!» Ну разве так обращаются с дамами?

— Он мог бы, конечно, быть повежливее! — заметила кухарка.

— Вообще, он ужасно тиранит мою хозяйку. Для нее самое большое удовольствие — это наряды. У нас в Бонне шкафы заполнены самыми модными платьями. Но господин Медведь проповедует простоту, и госпожа одевает при нем только кисею. Если бы он только знал, как дорого стоят эти кисейные платья!

Изобличающие слова легкомысленной горничной произвели на Фелиситу неприятное впечатление. Она соскочила с подоконника, намереваясь помешать дальнейшему разговору. Ее взгляд случайно упал на противоположную стену. Свет от лампы, горевшей на площадке лестницы, падал на лестницу, ведущую к комнатам тети Кордулы. По коридору прогуливался тот, кого горничная называла медведем. Без сомнения, он совершал здесь свою ночную прогулку, так как под его кабинетом находилась комната советницы и ребенка. Но что заставляло его ходить так долго? Решал ли он какую-нибудь медицинскую задачу, или перед ним витал образ той, которая невольно нарушила одиночество его жизненного пути? Задумчиво закрыла Фелисита окно и плотно задернула старые выцветшие занавески.

Глава XVII

По саду распространился аромат недавно скошенной травы, на которой с удовольствием вытянулась Анхен. Фелисита задумчиво прислонилась к стволу большого дерева.