Глава VII

Голоса в прихожей замолкли, наступила тишина. Фелисита слышала, как заперли входную дверь, но не знала, что этим все закончилось, и не посмела выйти из своего уголка. Мысли с лихорадочной быстротой проносились в ее головке. Девочка думала о маленькой старушке, букет которой лежал теперь на каменном полу и был, вероятно, растоптан. Так вот какова «старая дева», одиноко живущая под крышей заднего дома, из-за которой постоянно ссорились Генрих и Фридерика! Кухарка уверяла, что старая дева стала причиной смерти своего отца. Эти рассказы всегда внушали маленькой Фелисите страх, но теперь все прошло. Маленькая старушка с добрым лицом и кроткими глазами, полными слез, не могла быть отцеубийцей. Конечно, Генрих был прав, глубокомысленно утверждая, что тут что-то неладно.

Прежде старая дева тоже жила в доме, но ее никак нельзя было убедить не играть в воскресенье вечером светских песен и веселых мелодий — это рассказывала кухарка, всякий раз возмущаясь. Госпожа Гельвиг тщетно грозила ей небом и адом, пока это не стало для всех невыносимым, и Гельвиг уступил жене, а старой деве пришлось переселиться. Должно быть, Гельвиг очень сердился на старую деву, так как никогда не говорил о ней, а между тем она была сестрой его отца, и сам он очень походил на нее. При мысли об этом сходстве Фелисите страстно захотелось подняться к старой деве, но она со страхом подумала о мрачном Иоганне, да и старая дева жила всегда взаперти.

В конце длинного коридора, у самой лестницы, ведущей в нижний этаж, находилась дверь. Натанаэль сказал как-то Фелисите: «Вот здесь она живет! — и закричал, стуча кулаками в дверь: — Вылезай, старая ведьма!» — бросившись затем стремительно бежать вниз по лестнице. Как забилось от страха сердечко маленькой Фелиситы! Она ни минуты не сомневалась в том, что из дверей выскочит ужасная женщина с большим ножом в руках и схватит ее за волосы.

Начинало смеркаться. Дверь из комнат в прихожую отворилась, и послышались уверенные шаги. Фелисита боязливо спряталась за занавеску: к комнате ее приемного отца подходила госпожа Гельвиг. При его жизни она никогда не переступала порога этой комнаты. Она вошла необычайно скоро и заперла дверь. С торжеством оглядывала эта женщина комнату, которую так давно избегала.

Над письменным столом Гельвига висели два прекрасных портрета, написанные масляными красками, — мужской и женский. На последнем было изображено гордое лицо с умными и веселыми глазами. Короткий лиф из белого шелка с красным, затканным золотом кушаком, едва прикрывал пышную грудь и руки. Это была мать Гельвига.

Перед этим портретом и остановилась вдова. Постояв немного, она встала на стул, сняла портрет и вынесла его из комнаты. Фелисита напряженно прислушивалась к ее шагам. Она поднималась по лестнице все выше и выше, вероятно, на самый чердак.

В дверях появилось испуганное лицо Генриха.

— Так и есть, Фридерика! — сказал он, обернувшись в прихожую. — Это был портрет покойной матери господина Гельвига!

Старая кухарка заглянула в комнату.

— Ах ты, Боже мой, правда! — воскликнула она, всплеснув руками. — Если бы узнала про это гордая покойница — в гробу перевернулась бы, а покойный барин! Положим, она была ужасно одета, совсем голая, всякому христианину стыдно и взглянуть!

— Ты думаешь? — спросил Генрих, хитро подмигнув. — Но, во-первых, наша хозяйка не может простить свекрови, что та не хотела допустить их брака. Во-вторых, покойница была веселая женщина, охотно принимала участие в развлечениях и очень любила танцы; а в-третьих, она назвала как-то нашу хозяйку «бессердечной ханжой».