Однако она не грохнулась в обморок, а, отстранив поручика, подошла к пану Адольфу.

— Ты вор? — прошептала она. — Ответь!

Пан Адольф отвечать явно не собирался. Он смотрел в землю и молчал.

Эвита растерянно прижала ладони к вискам.

— Вор, — беззвучно произнесла она. — Настоящий вор…

И, ничего больше не сказав, пошла к дому. Только тут всем стало ясно, что не Чарусь был главным в ее жизни. У пани Краличек задрожали губы. Она побежала вслед за Эвитой, обняла ее, и обе скрылись за дверью.

— Я не буду ни с кем прощаться, — с трудом выговорил пан Адольф и полез в «октавию», где сидели двое в темных костюмах.

Через пять минут «октавия» с поручиком Веселым, паном Адольфом и двумя незнакомцами в темных костюмах свернула на шоссе, ведущее в Соколицу.

Прежде чем уехать, поручик успел сообщить ребятам, что часов в двенадцать заедет за своими вещами, а заодно привезет магистра Потомка. А также намекнул, что рассчитывает на какое-нибудь «угощеньице»: какао с пенкой или кофе по-турецки.

— Будет и то, и другое, — пообещал Пацулка.

Ключи поручик попросил отдать капралу Стасюреку (который по его приказанию стережет сарай), на что Влодек смущенно ответил, что это уже сделано.

После отъезда «октавии» в доме под красной черепичной крышй делать стало нечего. Ика слазила в погреб за Чарусем, которого спрятала туда в первую минуту всеобщего замешательства, и вручила щенка панне Эвите. Панна Эвита горько и беспомощно расплакалась; пани Краличек стала тихо и ласково ее успокаивать, но ни она, ни Чарусь не могли утешить бедняжку. Супруги Краличек, впрочем, сами были настолько потрясены, что тоже нуждались в утешении.

— Я как чувствовала! — твердила пани Краличек. — Что-то мне не давало покоя! Но разве такое могло прийти в голову…

А пан Краличек, казалось, все еще не мог поверить в случившееся.

— Я так его любил, — тупо повторял он. — Так любил… Так ему доверял…

Наконец он немного пришел в себя и заметил молча стоявших рядом ребят.

— Значит… значит, это вы! — с горечью сказал он. — Вот они, ваши прощальные цветы…

Всем стало ужасно неловко.

— Ну, знаете!.. — воскликнула Ика.

— Вас мы просто полюбили, — прошептал Брошек.

Пан Краличек только махнул рукой, вздохнул и принялся молча собирать раскиданные по двору вещи.

Ребятам не оставалось ничего иного, кроме как — из уважения к чужому горю — удалиться. Что они и сделали. Дорога до дома прошла в унылом молчании: все вдруг почувствовали, что отчаянно устали. Последний час, проведенный в страшном напряжении, дался им нелегко. Казалось, они завершили долгий многокилометровый переход, после которого темнеет в глазах, ноги становятся ватными, и перехватывает дыхание. Даже железный Пацулка был не в своей тарелке, глядел в землю и, хотя явно хотел что-то сказать, никак не мог выдавить ни слова.

Так они добрались до дома, а потом разбрелись по разным углам. И в течение следующего получаса, словно по молчаливому уговору, избегали друг друга. Но сколько это могло продолжаться? Пацулка наконец вспомнил о существовании кладовки, Брошек углубился в чтение свежего номера газеты «Политика», Ика поймала по радио своего любимого Моцарта (фортепьянный концерт d-moll), а Альберт решила, что сегодня должна быть прежде всего Катажиной, и всерьез занялась своей прической. Влодек же сочинил стихотворение, начинающееся словами:

Когда ты рядом, у меня трепещет сердце,

В нем отдается голос твой чуть слышной трелью соловья.