Когда я встала и извинилась, дядя Морис вежливо поднялся вслед за мной и, проводив меня до двери, пожелал спокойной ночи. За его спиной раздавался звон посуды и смех Габриель.

– Она теперь будет хорошо спать этой ночью, – донесся до меня через открытую дверь грубый голос Габриель. – Она выпила слишком много вина.

– Да, – ответил дядя, – она будет очень крепко спать.

– Лис не утратил своего коварства, а? – хихикнула Габриель. – Я, кстати, тоже немного перепила. А вино, которое ты послал Альберу, довольно крепкое. Ты же знаешь, что у него слабость к такому. Наверняка этот дуралей уже все выпил. Ты не задумал, случайно, что-нибудь? Вдруг кто-то из нас пострадает по неосторожности? Потому что, если ты сделал...

– Замолчи, дура! – зло прошипел дядя Морис.

Дверь резко захлопнулась, я споткнулась и вцепилась руками в перила лестницы. Наконец я доплелась до своей комнаты, разделась и упала в огромную кровать, не забыв перед этим приставить стул к двери, втиснув его спинку под ручку. И вот теперь я пристально смотрела на него, жмурясь от яркого лунного света, льющегося в окно. В голове неприятно пульсировала боль.

Мне нужен аспирин и глоток холодной воды. И луна слишком яркая. Придется вставать. Но я быстро обнаружила, что голова в вертикальном положении болит еще сильнее, чем в горизонтальном, а когда наклонилась, чтобы найти свои тапки, чуть не застонала. Ну и крепкое бургундское у дяди Мориса!

В итоге я все-таки встала, накинула халат на легкую ночную рубашку и тут же поняла, что по-прежнему плохо соображаю. Прежде чем встать, надо было включить прикроватную лампу, потому что луна скрылась за облаками. Теперь придется опять ложиться и ползти через кровать до нее или идти вокруг кровати, чтобы до нее добраться. Я выбрала последний вариант как наименее болезненный. Нащупав выключатель, я нажала на кнопку, но ничего не произошло.

Я пробормотала одно из любимых дедушкиных французских ругательств и прислушалась. Генератор отопления гудел равномерно, но слабо. Или мощность отключена во всем замке, или, что более вероятно, у меня лампа перегорела.

Я на ощупь направилась в ванную. Из-за маленького окна, расположенного высоко, здесь было еще темнее, чем в комнате, но я все же нашла аспирин, стакан и, растворив таблетку в воде, быстро выпила ледяную жидкость жадными глотками.

Вернувшись в спальню, я подумала, что теперь мне ясно одно: в следующий раз, когда дядя выставит на стол свое лучшее бургундское, мне следует быть осторожнее. Гораздо осторожнее!

За окном пейзаж с виноградниками казался бледной репродукцией дня, полной мрачных теней. Где-то лениво крикнула ночная птица, и, как будто ей в ответ, в деревне тоскливо и жутко залаяла собака, потом другая, и вот уже они заливались хором, похожим на вой волков, которые, как сказал мне дядя, все еще водились в этих лесах.

Я задрожала. Действительно, Шатеньере – странное место. Заброшенные фермы, волки, грифы и память об ужасах прошедшей войны. Оно было совсем не таким дружелюбным и безопасным, как его описывал мне дед. Даже здесь, в замке, много лет назад лилась кровь, умирали женщины и мужчины в жестокой резне революции.

Я представила себе свирепые лица, пристально вглядывающиеся в мое окно из-под козырьков фуражек. В свете луны сверкало окровавленное оружие, мелькали красные колпаки санкюлотов. Я почти слышала вопли женщин, неистовые крики: "Смерть аристократам!" – и грохот выстрелов.