учит и Виргилий (Virgil., IV eklog., v. v. 13–15).

«В тело, темницу, заточена душа за некую вину», – напоминает Климент Александрийский учение орфиков (Clement Alex., Strom., III, 3, 17). «Все мы живем, в наказанье за какую-то великую вину», – напоминает и Аристотель, кажется, то же учение (G. Anrich. Das antike Mysterienwesen, 1893, p. 17).

Человеческие души, заглядевшись на себя в лживое зеркало мира, так же как младенец Загрей, – пьянеют, шатаются, падают с неба на землю – рождаются (Plotin., Ennead., IV, 3, 12. – Procl., in Plat. Tim., ар Creuzer, 446). В чаше слияния – Мировая Душа, в чаше разделения – человеческие души; из нее выпадают они, рождаясь, в бытие личное, после же смерти, вливаются в чашу слияния, чтоб раствориться в Безличном. Так, по одному сказанию, а по другому: жадные души пьют из чаши забвения – «рождающей Леты», увлажняют крылья свои вакхической влагой, тяжелеют и падают в мир – забывают, засыпают – рождаются; пьют из чаши мудрости, и сушат крылья, легчают, вспоминают – умирают – пробуждаются (Creuzer, 446, 411, 450).

XL

Очень знаменательно, что одно из тайных имен Персефоны – Майя, Maia, имя уже не греческой, а индийской богини: Майя – прозрачная видимость сущего в буддийской метафизике. Мир – подземная пещера, где Персефона-Майя ткет из плоти и крови – белого льна и пурпура – длинные, влажные, влачащиеся, тяготящие ризы душ – тела (Creuzer, 448, 455).

«Кончить Круг, отдохнуть от тяжести», но где отдохнуть, в жизни вечной или в вечной смерти – небытии, – это не решено, а если решить, довести начатый уклон до конца, то, может быть, новый смысл Дионисова таинства будет противоположен древнему: там воплощение, здесь невоплотимость Бога; там утверждение Личного, здесь – Безличного; там Бог Сущий, здесь – несущий, Mêôn; там путь к христианству, здесь – к буддизму: Майя – за Персефоной, Будда – за Дионисом.

XLI

И вот что опять всего удивительней: миф тлеет, как шелуха на зерне; нетленна мистерия. Память ума давно уже утратила, но все еще хранит память сердца древний, темный, дикий, страшный смысл таинства: «Бога должно заклать». Именно этот древний смысл продолжает быть основою двух высочайших вершин дохристианского человечества – Самофракийских и Елевзинских таинств.

Люди уже не помнят или еще не знают, какое, откуда и куда несут сокровище, но берегут его, как душу свою, и сберегут, донесут – через сколько веков и народов! – до вертепа Вифлеемского, где положат к ногам Иисуса Младенца, как те волхвы с Востока – ладан, смирну и золото, эти – с Запада – Атлантидную жемчужину.

XLII

Вольная жертва Сына или невольная? Этим решается все: в первом случае, Дионисово таинство – путь к единой и последней Жертве Голгофской; во втором – к бесконечности человеческих жертв, к той религии бога-дьявола, которая уже погубила первый мир и погубит – второй, если он отречется от Жертвы Единой.

Было ли сознание вольной жертвы в древних таинствах? Было, но в очень слабой степени. «Потому любит меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее, и власть имею опять принять ее» (Ио. 10, 17–18). Между этим сознанием и тем, что брезжит в Дионисовых таинствах, такая же для человечества разница, как для блуждающего путника – между болотным огоньком и солнцем, или для умирающего от жажды – между снящейся водой и настоящей. Но если бы в древних таинствах люди не бодрствовали так, то не увидели бы солнца восходящего; если бы не жаждали так, то не нашли бы воды живой.