XXI

Скудны слова, как бы мертвы, каменны, но под ними бьет живой родник того, что мы называем «романтикой». Это верно угадал христианский поэт III века, Коммодиан:

Новые романтики XIX века, тоже сумеречные «ангелы», Байрон и Лермонтов, читая Коммодиана, могли бы задуматься:

XXII

Ангелов, соблазненных женскою прелестью, вспоминает и ап. Павел, менее всего похожий на романтика. «Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает голову свою... Муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия, а жена есть слава мужа... почему жена и должна иметь на голове свой знак власти над нею, для Ангелов» (I Кор. 11, 5–10).

Что это значит, верно понял Тертуллиан (Tertul., de veirginis, с. VII): сила женской прелести такова, что ею могут соблазниться и чистейшие души, предстоящие таинству. Кажется, никто никогда не говорил большей, хотя и нечаянной, любезности женщинам.

Здесь корень той небесной романтики, которая облагоухает некогда мир Благовещенской лилией.

5. Рождение войны

I

Тайну Запада помнят три горы Востока – Ермон, Арарат и Кавказ, – гора падших Ангелов, гора Скованного Титана и гора Потопа. Вечное солнце Запада рдеет на вечных снегах Востока.

II

Бог знает, когда и откуда, – может быть, в незапамятной древности, от подножья Арарата, где сплетен был первый венок допотопных сказаний, занесено одно из них к подножью Кавказа. Здесь подслушал и понял его, как никто, русский мальчик, Лермонтов. «Демон» – лучший толковник к «Еноху». Стоит только заменить «Кавказ» «Ермоном», чтобы песнь бен-Элогимов зазвучала в песни Демона:

Может быть, песнь эту слышали дочери Ламеха, в пастушьих кочевьях, у подножья Ермона. Вьются ли до голубого неба взметаемые северо-восточным ветром с горных полей, ослепительно-белые под ярким солнцем, снежные вихри – это они, бен-Элогимы, в сребровеющих ризах; режут ли черное небо пустыни падучие звезды огненными дугами, и это они, влюбленные ангелы.

III

«И входили Ангелы к дочерям человеческим, и спали с ними, и учили их волшебствам»: тайнам лечебных корней и злаков, звездочетству и письменам, и женским соблазнам: «подводить глаза, чернить веки, украшаться запястьями и ожерельями, драгоценными камнями и разноцветными тканями», а также «вытравлять плод и воевать – ковать мечи и копья, щиты и брони». Убивать и не рождать – это главное, и все остальное сводится к этому (Hén., VII, 1, VIII, 1–2; LXIX, 9).

Может быть, благочестивый раввин, сочинитель «Еноха», вглядываясь в крашеные лица Тивериадских блудниц, проезжавших в носилках по улицам города, под сенью Римских орлов, понял, что блуд связан с войною, язва рождения – с язвою убийства, в один проклятый узел – «культуру демонов», cultura daemonum, как определяет Коммодиан верно для III христианского века, и еще вернее для ХХ-го (Cassian., с. III).

IV

Очень любопытно презрение Еноха к искусству письмен. Ангелы «научили женщин писать на папирусе жидкою сажею (чернилами), от чего множество людей, из века в век и до сего дня, заблуждают, ибо не для того люди посланы в мир, чтобы скреплять истину слов тростью и сажею» (Hén., LXIX, 9–10). Но если вообще все письмена от дьявола, то Священное Писание от кого?

Так же любопытно, что и наука о звездах, по Еноху, – бесовская, а по Иосифу Флавию, вся мудрость Авраама – «звездная» – Божия (Joseph. Flav., Antiq.