|
Есть у меня привычка ножи в стену кидать и вешать потом на них всякую ерундовину. И вообще не знал, что ты такая правильная. Даф грустно помолчала, побарахталась немного в неприветливых объятиях совести и решительно сказала: – В том-то и дело, что я перестаю быть правильной. И это меня огорчает. – То есть? – Я… э-э… должна кое в чем сознаться. – Сознавайся. Скидка выйдет. – У Зудуки была еще одна заначка. В рукаве. Салют на шесть ракет… Ну или как он там называется, когда много раз бабахает? Меф уставился на нее с удивлением. – Откуда ты знаешь? – Ну все-таки я страж света… – сказала Даф не без гордости. Она и сама не знала, почему не предупредила Петруччо про салют, который точно был опаснее петард. То ли потому, что Чимоданов ее порядком достал, то ли потому, что Зудука, как существо отчасти одушевленное, тоже имел право на свободу выбора. – Мне не совсем понятна одна вещь. Почему самый страшный, самый невосполнимый вред подобное причиняет подобному? То есть суслик вредит суслику, орел орлу, а человек человеку? Нет, понятно, что и друг другу они вредят, но самим себе гораздо больше, – заметил Меф. Последнее время его порой тянуло на философию. Даф подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. За окном крупными хлопьями падал мокрый снег. – У меня тоска по солнцу и лету! Не могу без солнца. Хочется включить весь свет, и огня, огня, огня… – сказала она. – На то ты и светлая, чтобы хотеть света. Императору Нерону тоже как-то захотелось огня. Чего-то яркого, незабываемого, – назидательно сказала Улита. – И что он сделал? – Да ничего особенного. Послал рабов подпалить Рим с четырех концов. Правда, народ не понял величия зрелища, малость взбух, и императору пришлось заколоться ржавой вилкой, предварительно съев с нее огурчик. Мефодий принюхался. У него с детства было обостренное обоняние, тревожившее Зозо своей уникальной, совсем нечеловеческой верностью. Так, когда Зозо возвращалась со свидания, он по запаху ее волос мог сказать не только какие сигареты курил очередной несостоявшийся папахен, но и что они заказывали в ресторане, и как потом Зозо добиралась домой – наземным транспортом или в метро. «У метро запах свой, немного резиновый. А такси пахнет стерильностью поверх грязи и всякими там освежителями помойки… Ну такими, в форме елочек…» – говорил он. Теперь же Мефодий заявил: – Паленой проводкой пахнет!.. И почему-то чебуреками. Улита втянула носом воздух, ничего не почувствовала и пожала плечами. – Ерунда. Здесь нет проводки, – заметила она. – Я и не говорю, что есть. Но когда пахнет паленой проводкой или туманом – материализуется джинн. Когда серой и тухлым яйцом – кто-то из темных стражей. Когда мылом, шампунями или духами – суккубы. Только комиссионеры не пахнут. Они воняют. Меф не ошибся. Внезапно в Канцелярию втянулась через форточку струйка дыма. Дым расползся, затем сгустился, и вот уже посреди приемной возник молодой улыбчивый восточный джинн, толкавший перед собой вокзальную тележку, нагруженную множеством старинных книг. – Привет, Омар! Маму слушал, чебуреки кушал? – приветствовала его Улита. – Вах! Откуда про мэня знаешь? – встревожился джинн. – Я про тебя все знаю. |
