|
Вы можете теперь ясно видеть, как старательно должен был я приняться за операции, с помощью которых княжна должна была достаться в ваши руки. Я подсунул в ваши руки бумажник, который вы считали найденным случайно. Мы часто были вблизи вас, когда вы этого и не подозревали… Я напечатал в газетах объявление, вы его не заметили. Если бы вы приехали в Патрас, все пошло бы отлично. Но… не сердитесь, любезный барон, ваше удивительное поведение, ваши фантастические, я готов сказать, нелепые выходки были причиной, что все мои усилия оказались тщетными… Начать с того, как мы вас застали в гостинице… в каком виде были вы сами… потом этот храпящий итальянец… Наконец, княжне так легко удалось снова получить от вас бумажник и находившиеся в нем волшебные вещи, которые могли быть очень полезны для вас; в этот раз она легко развязала волшебный узел, затянутый мною над ней. В настоящее время…
— Замолчите, — перебил барон канцелярского заседателя жалобным тоном, замолчите, дорогой друг, не говорите мне об этой несчастной ночи. Я был измучен путешествием в Патрас и потому… — Я все знаю, — сказал канцелярский заседатель. — Итак, в настоящее время княжна считает вас за призрак, который она называет тиргартенским трусишкой. Но на все еще потеряно и ради этого-то я и посвятил вас в свою тайну. Вы должны теперь повиноваться мне и без всякого противодействия с вашей стороны дать мне свободу моим действиям… Я забыл еще сказать вам, что в путешествие сюда мы взяли с собой попугая, с которым вы в последний раз у меня говорили. Я знаю, что эта птица враждебно относится ко мне. Берегитесь ее, я чувствую, что это старая Апономерия!.. Но теперь наступил благоприятный момент. Варфоломеевская ночь имеет для вас, дражайший барон, совсем особое, таинственное значение. Сейчас мы приступим к делу, которое может привести нас к цели. С этими словами Шнюспельпольд погасил все зажженные им свечи, вытащил маленькое блестящее металлическое зеркало и шепнул барону, чтобы он сосредоточил все свои любовные помыслы и чувства на греческой княжне и пристально смотрел в зеркало. Барон сделал, что ему было сказано, и — о небо! — из зеркала вышла гречанка в блеске неземной красоты. Она раскрыла свои обнаженные до плеч ослепительно белые, лилейные руки, как будто хотела обнять своего возлюбленного. Она приближалась ближе и ближе, барон чувствовал на своих щеках сладкий аромат ее дыхания!.. — О восторг!.. О блаженство! — вскричал барон вне себя. — Да, милое желанное дитя, да, я твой князь Теодорос, а вовсе не противный пробковый призрак… Приди в мои объятья, моя милая невеста!.. Я никогда больше не покину тебя! С этими словами барон хотел обнять видение. Но в это мгновение все исчезло, сменившись густою тьмой, а Шнюспельпольд гневно закричал: — Проклятый трусишка! Чтоб тебе лопнуть!.. Твоя поспешность опять все испортила!..» В записке Ахациуса фон Ф. нет ничего, относящегося к этому листку.
Четвертый листок
Этот листок представляет собою не что иное, как письмо, написанное бароном Теодором фон С. канцелярскому заседателю Шнюспельпольду. На нем можно еще явственно различить следы того места, где была приложена печать. Письмо это следующего содержания: «Глубокоуважамый господин канцелярский заседатель! Охотно сознаюсь перед вами в совершенном мною проступке и искренно в нем раскаиваюсь. Но подумайте, дорогой Шнюспельпольд, что юноша от природы такой пламенный и мечтательный, притом еще охваченный сладким безумием страстной любви, не может поступать осмотрительно, особенно при виде волшебного явления, зовущего его к себе. И разве я недостаточно наказан за то, что я сделал по неосторожности, по неведению? С того памятного падения с лошади я совершенно вышел из моды. |
