|
Доверял рыцарь слугам своим и никогда их плетью не наказывал. Ходил он на охоту уже не один, а в сопровождении подручных. Холопы же в тренировках дни проводили, а по вечерам трупы чудищ потрошили. Да и выглядели они уже по-другому, не как крестьяне иль прислуга дворовая, а как вольный наемный люд. Росло постепенно поселение на землях рыцарских: появились новые избы, народу заметно прибавилось, да и свежесрубленный амбар от припасов и прочего добра, мечом заработанного, уже ломился. Дивился десятник, странно ему было, как без воевод и бояр припеваючи можно жить. Ждал Митрофан, что вот-вот наступит момент, когда распадется отряд, рыцарем собранный: иль не поделят чего и, волю почуяв, разбредутся; иль чудовища в лесах переведутся, и общине этой странной не на что жить будет.
Возможно, и дождался б десятник черного дня; черного, потому что уже давно Митрофан симпатией и к рыцарю, и к его людям проникся; да только судьба иначе распорядилась, ход событий повернула и неизбежное ускорила.
Перестал к Митрофану человечек от Емела приезжать: видать, отчаялся городской глава от должника сведения важные получить да и решил иной путь найти воеводе досадить, а заодно и рыцаря извести. На руку такой поворот событий десятнику был, не втягивали его больше в игрища грязные и шпионить не заставляли. Легко служба пошла, и Митрофан даже не заметил, как настала пора его десятку с заставы в Динск возвращаться. Отслужили дружинники честно положенный срок, можно было и в городе чуть-чуть отдохнуть, перед тем как их на другую службу направят. Отпраздновали воители последнюю ночь боевого дежурства, по чарочке позволил им Митрофан опрокинуть, да и сам выпить с солдатами не побрезговал. Посидели немного ратники возле костра и отправились спать, радуясь, что поутру по телегам рассядутся да и отправятся в город за жалованьем и жизнью веселой. Сладок и безмятежен сон десятника был, а вот пробуждение тревожным оказалось. Прервали забытье звон колокола и громкие крики. Открыл Митрофан глаза, из окна выглянул, а ночью светло как днем. Полыхало над заставой зарево пожарища, дружинники в кольчугах, на голое тело одетых, взад-вперед бегали: кто с оружием в руках, а кто ведра с водой таскал. Напали ночью на заставу кочевники, в темноте ко рву подобрались, а как часовые их с вышек приметили, огненные стрелы пустили да частокол подожгли. Суматоха продлилась недолго, быстро отошли ото сна ратники, а командир их, воитель опытный, тут же стал распоряжения дельные отдавать и паники не допустил. Однако за это время враги уже через ров переправились, лестницы за собой перетащили и на стену полезли. И начался бой кровавый, каких уже год на землях Далечья не видывали. Много было кочевников, более трех сотен из степи пришло. Куда там нескольким десяткам бойцов натиск внезапный сдержать, но все-таки сдюжили ратники, не дрогнули, отбили первую атаку и пожар потушили. Далеко заметно было в ночную темень красное зарево, не могли его на смотровой вышке по дороге к Динску не приметить. Радовало солдат, что оповещены их товарищи в городе, что на выручку к ним поспешат, да только была в той радости и доля печали. До Динска три дня пешего ходу, а если на конях резвых, то лишь к следующему вечеру подоспела бы подмога. Не выдержать дозорным так долго. В живых не более половины воинов осталось, еще один натиск, еще один штурм – и полегли бы все до единого. Кривая сабля кочевника лишь вскользь плечо Митрофана задела, а он врагу голову мечом снес. Хороша сталь булатная, легко и плоть, и сталь кольчуг разрубала, но только мало осталось на заставе рук защитников, а самые старые и опытные бойцы, как назло, при первом штурме погибли. Пало четыре десятника, еле дышал командир – копье вражеское живот пронзило, пришлось десятнику молодому командование на себя брать. Едва успел он стрелков с мечниками заново расставить, как пошли враги на второй штурм, не удалось ему даже речь, на подвиги вдохновляющую, произнести. |
