«Или я умер и хозяйство это не мое; или кто-то, пока я отсутствовал, самовольно в избушке моей поселился, – подумал Дион, расчесав до красноты в раздумьях наморщенный лоб. – Ну, ничего, сейчас я самозванцу покажу, как в доме чужом хозяйничать! Преподам ему урок, научу уважать чужое добро!»

Разозленный самоуправством, подобрал Дион полено потолще да к баньке новенькой двинулся. Распахнул дверцу, ворвался внутрь, полено над головой держа, да ахнул вдруг и быстрехонько обратно выбежал. Почудилось ему в клубах белых, что старуха мерзкая веничком парилась, да не простая старуха, а прозрачная, тело ее дряблое чуть-чуть плотнее банного пара было.

«Никак призрак в гости пожаловал, дух лесной, али и того хуже, посланец из преисподней?!» – промелькнула в голове мысль, но тут же исчезла. Утро ведь на дворе было, а призраки, как и прочая нежить, лишь по ночам являются; не могут они при свете дня народ честной пугать. Да к тому ж, что за надобность призраку в баньке нежиться? Ведь создание-то он бестелесное! Чего парить, коль костей да плоти нет?! «Наверное, спьяну привиделось! Уж больно испереживался я в последние дни», – утешал себя Дион, но от гласа, внезапно раздавшегося за спиной, его колени вновь задрожали:

– Слышь, милок, и частенько ты к бабам в баньку без приглашения жалуешь?! Оно и немудрено, что бобылем живешь! Хоть и хозяин ты здесь, но все равно в дверцу стучаться надоть! – проскрежетал голос старческий, от которого у отшельника мурашки по спине побежали.

Обернулся Дион и увидел на пороге баньки прозрачную старушенцию. В руках ее черпак был, явно для его головы предназначенный, а на устах старческих, сморщенных играла ухмылка, чуток ехидная, но не злая.

– Ну, чо застыл, внучок? Прям, как неживой! Давай к костерку подсаживайся да ложку с миской готовь! Щас тебя похлебочкой угощу; помнится, ты в детстве ее шибко любил! – изрекла старуха и, как облако небесное, проплыла к котлу.

Отшельник испугался, но не настолько, чтоб рассудок потерять. Стали мысли в голове шевелиться, благо, что похмелья не было, и в цепочку рассуждения выстраиваться. Перед ним был призрак, но не обычное ночное пугало, а что-то иное, ведь она, точнее оно, и днем появиться смогло. Кроме прочего, настоящий, не иллюзорный черпак в руках держало. К тому же, показалось ему лицо старухи знакомым, когда-то он уже видел ее, но только очень-очень давно, не за последние десять лет, точно…

– Ах ты, охальник неблагодарный! Да как же ты, паршивец, меня не признал?! – посетовала, укоризненно закачав головой, старуха, будто прочтя мысли отшельника. – Я ж прабабка твоя родная, я ж тя в малолетстве и нянчила, и гостинцами вкусными баловала!

Правду говорила гостья прозрачная, вспомнил тотчас Дион, где он лицо ее видел. Воспоминания детства мгновенно нахлынули и закружились, завертелись в голове. Ему годка три-четыре всего было, когда нянчила его бабка, кормила похлебками вкусными да пряником потчевала. Пахло в ее избушке всегда по-особенному, травами да кореньями всякими. Народ к ней часто за помощью жаловал, ведь она знахаркой слыла. Хорошо при ней жить было, да только потом, в один день непогожий не стало доброй старушки Прокорьи: обвинили ее в колдовстве да в колодце старом утопили.

– О, совсем другое дело! Чую, вспомнил меня, вот и ладненько. А теперь давай, внучок, угощайся! – протянул обрадованный призрак отшельнику миску с похлебкой дымящейся.

Страх прошел, испарился. Откуда бы призрак ни пожаловал, какие бы помыслы ни таил, а только знал Дион, не могла прародительница вреда потомку своему родному причинить. Взял отшельник миску из рук прозрачных, достал из-за сапога сношенного деревянную ложку и похлебки горячей отведал.