– Ты Чик? – произнес мужик, как будто сплюнул.

Опухшие веки воришки задергались, а голова повернулась на звук. Какое-то время крестьянину пришлось ждать, прежде чем в узких дрожащих щелочках появились мутные, красные глазки.

– Чо? – слетело вместо ответа со слипшихся губ парня.

– Чо… чо! Тя Чиком кличут?! – повторил свой вопрос мужик сердито, но без крика и грозного взгляда.

«Обкраденный, что ли?! Меня сыскал и расправу учинить хочет! – быстро завертелись мысли в мгновенно прояснившейся голове вора. – Не-е-е, не то! Коли узнал меня случаем, деревенщина, так время на расспросы пустые не тратил бы! К чему ему мое имя?! Да и будить было незачем! Дал для верности сонному по башке, по карманам пошарил… мороки-то! К тому ж на базаре да по постоялым дворам я уж давненько не промышляю… Мне туда путь заказан! Зол на меня Хромой, ой как зол! Коль кто из его прихвостней меня там увидит, не миновать беды, тут же пальцы переломают… Что тогда лапотнику от меня надобно?! Ишь, как таращится, того и гляди, глазенки лопнут!»

– Чо спросонья оглох иль дурным уродился?! – устал ждать ответа мужик. – А коли мне, деревенщине-тугодуму, так намекаешь, что для разговора ладного горло те промочить не грех, то не надейся! Я всяку шваль под заборную по кабакам не пою!

– Сам ты шваль, дядя! – огрызнулся воришка, и хоть понимал, что в кулачном бою супротив наглого мужика шансы его ничтожны, все же сжал кулаки. – Имя мое узнал, так возрадуйся и топай отсюда, а то своих щас кликну, мигом…

– Кличь, паря, кличь! – рассмеялся мужик. – Да только где ж они, твои-то? Последнего дружка твоего, насколько мне ведомо, в городе уже давненько не видывали. Да и отколь ему здеся взятья?! Охраннички на каменоломне, поди, зоркие, псы злющие, а колодки тяжелые. Не сбежать ему оттуда, так и сдохнет с киркою в руке, если ужо не преставился… Да-а-а, – протянул мужик, оглаживая торчащую из-под тулупа бороду толстыми пальцами, – не сладко Нафаньке твому щас приходится… не пряно! А иных дружков у тя, горемычины, ни в городе, ни за его воротами нет и отродясь не водилось. Один ты, одинок, как ствол плюгавицы о чистом поле. Так что слухай, заморыш, башкою кивай, да не ерепенься попусту!

– А коль ты обо мне все знаешь, чего впустую имя спрашиваешь? – просопел парень, пораженный осведомленностью мужика да и тем, какой такой пустобрех языкастый сподобился так много о нем выболтать.

– Коль интересуюсь, значит, надобно. Не в этом суть!

– В чем же, позволь узнать? – настала очередь паренька усмехнуться.

– А в том, что убогий вроде тебя мне для дела надобен…

– Какого еще дела? Я коров доить не горазд, да и навоз из-под хвостов лошадиных выуживать не охотник. Не там ты, дядя, подручных себе искать взялся!

– Лыбься, заморыш, лыбься, – проворчал мужик, чьи щеки из красных стали пунцовыми, а толстые пальцы сами собой сжались в кулаки. – Если б не нужда в твоем мерзком промысле, я б те весь улыбальник попортил!

– А-а-а, – пуще прежнего развеселился Чик, – вот в чем разгадка! Что, дядя, решил соседушку какого обокрасть или убранство барской усадьбы покоя тебе не дает? Ну, сознавайся, кого обнести удумал?!

Рассвирепел мужик, но только взял себя в руки и наглость воровскую стерпел.