Запрет был нарушен.

Пользуясь тем, что статья Сеченова была опубликована в «Медицинском вестнике», сразу ставшем библиографической редкостью, издатель Головачев решил на свой страх и риск выпустить ее отдельной книжкой. Положенное по закону количество книг Головачев представил в цензуру в тот день, когда «Рефлексы» были уже переданы в книжные лавки.

В министерстве внутренних дел начался аврал: курьеры рысью разносили приказы, письма, распоряжения; сенатор Щербинин приказал «означенную книгу арестовать»; обер-полицмейстеру поручили бдительно наблюдать за арестованными экземплярами, будто они и впрямь могли сбежать из-под ареста. И вообще — автора, издателя, а заодно и книгу «подвергнуть судебному преследованию»… Впрочем, лучше всего книгу уничтожить!

Как ни странно, спас положение закон. Вернее, отсутствие необходимого закона в уголовном кодексе. Российское законодательство почему-то не предвидело подобной ситуации. Между прочим, могло бы и предвидеть, ведь вон как неспокойно было на Руси! Но — не предвидело, а на сочинение нужного закона не было времени. Прокурор не пожелал ударить лицом в грязь в столь громком процессе и выразил сомнение в «благополучном исходе его». Машина дала обратный ход: министр внутренних дел, после долгих размышлений, вынужден был процесс приостановить. Министр сделал это вопреки своим убеждениям, сделал потому, что резонно рассудил: процесс возбудит еще больший и особенный, ввиду своей беспрецедентности, интерес к новой научной теории, и нет никакого смысла широковещательно оглашать во время судебного производства материалистические воззрения автора. Тем более, что ни под какой закон эти воззрения не подведешь…

Через семнадцать месяцев после начала травли арест с издания Головачева был снят. Три тысячи экземпляров книги разошлись в три дня.

Впоследствии Сеченов писал, что из-за этой книги его произвели в проповедники распущенных нравов и обвиняли в том, что его «учение развязывает человеку руки на какое угодно постыдное дело, заранее убеждая его, что он не будет виновным, ибо не может не сделать задуманного. В этом обвинении пункт развязывания рук на всякое постыдное дело есть плод прямого недоразумения. В инкриминируемом сочинении рядом с рефлексами, кончающимися движениями, поставлены равноправно рефлексы, кончающиеся угнетением движения. Если первым на нравственной почве соответствует совершение добрых поступков, то вторым — сопротивление человека всяким вообще, а следовательно, и дурным порывам… Где же тут проповедь распущенности?»

Не было никакой проповеди распущенности. Недоразумения тоже не было. Обвинители прекрасно понимали о чем речь, и как раз это-то и напугало их до смерти.

«Недоразумение», однако, витало вокруг Сеченова вплоть до 1905 года — года его смерти. Человек, написавший «Рефлексы головного мозга», поправший религию и бога, пропагандировавший Дарвина, чьи сочинения на русском языке редактировал; материалист и крамольник — нет, не мог такой человек рассчитывать на сидение в кругу «бессмертных»! Двери Российской Академии наук остались закрытыми для Сеченова, как закрыты они были для самых передовых русских ученых — Менделеева, Лебедева, Столетова, Мечникова, Тимирязева.

Слава богу, не одни академики делали русскую науку! В науке труды Сеченова имели неоценимые последствия. По признанию самого Ивана Петровича Павлова, «Рефлексы» стали отправным пунктом для создания павловских условных рефлексов и его учения о второй сигнальной системе.

…Это было, конечно, неосторожным — ввязываться в спор с Кавелиным. Тем самым Кавелиным, которого Ленин считал подлым либералом за его отвратительную роль в деле Чернышевского.

К. Д. Кавелин написал книгу «Задачи психологии». Основной тезис ее в утверждении: человек состоит из души и тела, отличных друг от друга, самостоятельных начал, которые тесно связаны между собой и могут быть рассматриваемы как видоизменения одного начала.