Я импровизирую, но мой абсолютно естественный вид и присутствие охранника, который, будучи в единственном числе, выглядит обычным сопровождающим, заставляют этого мнимого таможенника поверить в искренность моих слов. Я говорю «мнимый таможенник», поскольку передо мной типичный военный.

Но как быть с этим пассажиром: сбросить его в море и удрать на всех парусах? Это, конечно, выход, но не слишком изящный. До сих пор турки были столь предупредительны и любезны ко мне, что не хочется первым прибегать к грубой силе.

Я замечаю большую фелюгу, стоящую на якоре в ста метрах от берега, она располагается чуть левее от прямой линии, которая соединяет то место, где мы находимся, с моим судном, бросившим якорь примерно в одном кабельтове дальше. Выход найден.

Мой охранник не осмеливается помешать мне сесть в лодку, так как меня сопровождает офицер.

Я предлагаю офицеру занять место на единственной скамье в середине лодки, куда я заботливо положил тюрбан Абди вместо подушки. Мы отчаливаем; Абди сидит спереди, я — позади нашего пассажира.

К счастью, я имею при себе нож. Не теряя времени и продолжая грести одной рукой, я вонзаю лезвие в проконопаченную щель между досок, и тут же внутрь начинает поступать струйка воды, но я слегка придавливаю ее ступней. Вода потихоньку прибывает, она уже плещется на дне лодки. Офицер приподнимает ноги, чтобы не замочить желтые туфли.

— Абди! — кричу я. — Где черпак? (Мне, однако, хорошо известно, что его нет.)

— Мы оставили его на борту судна.

Я осыпаю его градом ругательств.

— Разве ты не видишь, что хури треснула из-за того, что ты стоял в ней, когда она была на берегу, и, как идиот, не желал предоставить ее аскерам? Мы тонем… Мсье, умеете ли вы плавать? — обращаюсь я к офицеру.

— О, да! Но хотелось бы этого избежать, ведь на мне новый мундир, который я надел только сегодня. Лучше повернуть к берегу.

— Это невозможно, мы не успеем, поскольку придется плыть против ветра.

До арабской фелюги уже двадцать метров. Не говоря ни слова, я приближаюсь к ней.

— О! Там судно! — кричит офицер. — Скорей причаливайте к нему.

Это мне и нужно.

Мы подплываем вовремя: лодка уже тонет. Турок карабкается на борт судна с нашей помощью. Он забирается на планширь, и мы оставляем его в таком положении, лежащим на животе, с болтающимися ногами, тогда как руки уже касаются палубы — положение особенно неудобное, если к тому же из-под ног неожиданно уходит опора.

Я побыстрее затыкаю щель уголком тюрбана. Мы прыгаем за борт и, раскачивая лодку, в несколько приемов выливаем из нее воду. Затем что есть мочи гребем в направлении «Сахалы». Обернувшись назад, я вижу задницу офицера, ему никак не удается перебраться на палубу, несмотря на отчаянную работу ногами, которыми он вращает, как велосипедист на финишной прямой. Наконец появляется спавший где-то на судне юнга, несомненно, разбуженный проклятьями страдальца; мальчишка оказывает ему необходимую и достаточную поддержку. Офицер перебрасывает свое тело через борт и исчезает по ту сторону планширя.

Пока продолжается эта мучительная операция, мы достигаем нашего судна. Ахмед сообразил, в чем дело, и уже поднял якорь.

Через двадцать секунд мы скользим по волнам. Но бегство было бы безумием. В моем распоряжении лишь плохонький штормовой стаксель. Любая арабская фелюга, реквизированная властями, настигнет нас прежде, чем мы успеем выйти из прохода. И потом я все еще хочу оставаться вежливым. Я преследовал лишь одну цель: спасти новенький мундир этому офицеру, пересадив его на другую фелюгу. Поэтому у меня нет никаких причин пускаться наутек.

Я собираюсь причалить к молу, на котором стоит маяк. За то время, что понадобилось нам для того, чтобы преодолеть полмили, я успеваю упаковать документы о Шейх-Саиде.