Я собираюсь причалить к молу, на котором стоит маяк. За то время, что понадобилось нам для того, чтобы преодолеть полмили, я успеваю упаковать документы о Шейх-Саиде. Я намерен припрятать их на берегу.

Но вдруг появляются какие-то люди, они бегут в нашу сторону по узкому песчаному перешейку, в часы отлива соединяющему маяк с городом. Даже кратковременная остановка вызовет у них подозрение, и нас обыщут.

Не таясь и как можно быстрее, я схожу на берег. Затем, не обнаруживая признаков торопливости, иду к маяку. Остается пройти метров тридцать; и в этот момент из какого-то домика выскакивают две огромные овчарки и бросаются ко мне. Мгновенно сориентировавшись, я встаю на четвереньки; это заставляет псов остановиться, но они заливаются злобным лаем при виде диковинного зверя, в которого я чудом превратился.

Из домика выходит европеец, он подбегает к собакам и успокаивает их.

— Вам повезло, еще немного — и они слопали бы вас. Но что вы сделали? Ведь эти животные не признают никого, кроме служителей маяка.

— Как видите, я встал на четвереньки; это может сбить с толку любого пса. Хотя хорошо, что вы все-таки вышли, иначе мне пришлось бы в таком положении добираться до судна, так как колдовские чары моментально рассеиваются, стоит только подняться на ноги.

В сопровождении своего спасителя я вхожу в красивую переднюю, выложенную мозаичными плитками. Когда мой провожатый проходит вперед, чтобы открыть дверь, я кладу пакет на круглый столик на одной ножке, на котором лежат книги, и пакет становится частью домашней обстановки.

Небольшая уютная гостиная, пианино, библиотека.

— Познакомьтесь, моя жена госпожа Кокалис.

Передо мной грациозная невысокая парижанка. Я изумлен.

Я объясняю, почему бросил якорь в конце мола, и, чувствуя себя легко и непринужденно в обществе этого джентльмена, хранителя маяка, рассказываю о своей встрече с вали.

— Это славный малый, он почти каждый день приходит ко мне в гости, — говорит хранитель маяка. — Я познакомился с ним в Константинополе. Впрочем, нас ничто больше не связывает с континентом. Вечером мы спускаем собак, а нашей охране отдан приказ открывать огонь в любого, кто подойдет к дому. Воду нам доставляют с Перима, поскольку мы опасаемся, что в воде, поступающей с побережья, могут оказаться примеси сорных трав, вызывающих колики. Мой предшественник умер при загадочных обстоятельствах…

Пока мсье Кокалис рассказывает обо всем этом, я вспоминаю о солдатах, которые бежали по песчаному перешейку. Где они сейчас? Если бы они гнались за мной, то давно бы уже постучали в дверь.

Входит бой. За спиной у него я замечаю Абди, еще не успевшего обсохнуть: он ищет меня. Абди сообщает, что мое судно обыскано сверху донизу. С берега прибыли солдаты с офицером. Я даю Абди ключи от своего чемодана: мне не хочется, чтобы испортили хорошую вещь. Он убегает. Я тоже покидаю домик, но иду размеренной и внешне безмятежной походкой.

Видя такое спокойствие, столь непривычное для человека, облагаемого таможенной пошлиной, чей багаж переворачивают вверх дном, дежурный офицер чувствует легкое смущение.

Я открываю чемодан, в нем лежат коробки с фотографическими пластинками. Я беру одну из них, начатую, в которой остался, кажется, один пакет с шестью неиспользованными пластинами, и, почти не скрывая этого жеста, делаю вид, что собираюсь положить коробку в карман.

— Что это?

Я улыбаюсь.

— От вас решительно ничего не утаишь! — говорю я. — Это фотографии, которые я сделал в Шейх-Саиде, и мне не хотелось бы, чтобы солдат, вскрыв коробку из любопытства, их засветил.

— Дайте-ка сюда.

И он прячет находку к себе в карман.

Теперь можно считать, что обыск завершен. Офицер торопится доложить своему начальству об успешно выполненном задании, целью которого, несомненно, было заполучить фотографии, отснятые в Шейх-Саиде.