Он уносит с собой также целую кипу исписанных листов бумаги.

Пришел и Кокалис, он созерцает произведенный таможней беспорядок. Я прошу его повлиять на этих господ, с тем чтобы получить обратно свои бумаги, так как намерен отплыть как можно скорее.

Он по-турецки обращается к офицеру.

— Я пригласил вали вечером к себе на ужин, и вам все это вернут, я сказал, что давно знаком с вами.

Этот ниспосланный Провидением хранитель маяка — эллин, получивший образование в Париже, где он прослушал курс в Центральной школе. Он инженер, работающий при французской компании по обслуживанию маяков на Босфоре, которой принадлежат также маяки на Красном море. Он живет здесь, вдали от мира, с молодой женой, много читает и занимается музицированием. Каждые полмесяца пароход привозит им продукты. Обещанный ужин оказывается вполне приличным ужином с цветами на столе и фруктами, так как до Аравии, с ее горными плато, Аравии благословенной, земного рая, где царит вечная весна, рукой подать.

Мой улыбчивый вали приходит вечером с пакетом под мышкой.

— Вот ваши бумаги, однако мне пришлось оставить у себя фотографические пластинки, поскольку существует положение, согласно которому запрещается под угрозой тюремного заключения делать снимки в Шейх-Саиде. Разумеется, вы об этом не знали, так что это не грозит для вас никакими неприятными последствиями. Простите за предпринятые в отношении вас действия, которые свидетельствуют о некоторой подозрительности; поверьте, если бы это зависело от одного меня, ничего подобного не произошло бы.

В памяти всплывает белокурый лейтенант, чьи короткие отрывистые команды приводили турок в оцепенение…

— Я нисколько не сержусь на вас, все это вполне понятно. Англичане поступают точно так же в Адене, где таможенники отбирают фотографические аппараты, но там незнание действующих законов не является оправданием, если только ты не англичанин.

Кокалис сама любезность. Заручившись поддержкой вали, который хочет загладить свою вину, он посылает кого-то в город за провиантом и снабжает меня бочонком дистиллированной воды без примесей пресловутых ядовитых трав.

В полночь я возвращаюсь на судно и, хотя торопиться нам особенно некуда, я побыстрее снимаюсь с якоря, оставляя на берегу шакалов, пронзительно завывающих среди развалин мертвого города.

II

Я отправляюсь за жемчугом

Как только судно покинуло пределы рейда, оставив позади прикрытие песчаной отмели, продолжающей полуостров, на котором стоит маяк, мы оказались в штормовом море. Оно было черным в непроглядной темноте ночи и катило к северу свои тяжелые, подгоняемые яростным ветром фосфоресцирующие волны, похожие на чудовищ с мертвенно бледными гривами. В такую погоду ничего не остается, как плыть с попутным ветром. Могучие валы прокатываются под днищем корабля и подталкивают его; порой судно скользит по движущемуся склону водяной горы вниз на дно зыбкого оврага, где почти не ощущается ветер. Затем позади возникает белеющий гребень уже другого склона, готового обрушиться на вас. Корабль взмывает вверх, устремив свой нос в глубину, вот-вот он сорвется в бездну, но тяжелая масса воды толкает его дальше, в то время как купол следующей по пятам волны настигает судно, и угрожающий пенистый гребень рассыпается кипящим потоком вокруг фелюги.

Тогда, на какую-то секунду, я вижу у себя под ногами бурлящий поток воды, затем нос судна снова задирается к небу, и мы опять оказываемся между водяных стен с белыми прожилками.

Плывя в таких условиях, корабль, не подвергается чрезмерным нагрузкам, и море ведет себя снисходительно по отношению к этой крохотной хрупкой скорлупке, которую терпит на своей поверхности.