Красный Нож и другие вожди ожидали их.

Они вежливо пошли им навстречу и подвели их к огню совета, не говоря ни слова.

Дойдя до огня, Красный Нож сел и сделал знак чужестранцам также присесть.

Охотники воспользовались глубоким молчанием, чтоб осмотреться кругом.

Тогда они увидели беглецов, опиравшихся на тотем племени, поставленный в нескольких шагах от советного огня при входе в палатку вождя.

— Зачем бледнолицые явились в мой лагерь? — спросил наконец Красный Нож глухим голосом, — чего хотят они от кайенов? Нет ничего общего между бледнолицыми и краснокожими воинами.

Этот вопрос был сделан далеко не дружеским тоном; к тому же охотники заметили, что против индейского обычая им не предложили трубки, значит, на них смотрели не только как на чужестранцев, но и как на врагов.

Вождь желтолицых был наш старый знакомый, Ипполит Маркотет; он уже давно знал все индейские обычаи и хорошо понял, что этот прием был враждебен.

Но это был очень отважный и хитрый человек, привыкший с детства смотреть опасности прямо в глаза.

— Я явился в лагерь воинов кайенов, — ответил он, — чтоб сесть у советного огня и выразить моим красным братьям просьбу слишком справедливую, чтоб быть оттолкнутыми ими.

— Кайены люди разумные, — ответил величественно Красный Нож, — никто напрасно не прибегал к их правосудию.

— Я это знаю, — сказал, поклонившись, лейтенант капитана Грифитса, который отлично знал, с кем имеет дело, и потому не поверил ни одному слову из всего сказанного. — Я знаю, что кайены разумные воины; просить у них удовлетворения за оскорбление или наказания за обиду — это значит получить наверняка просимое.

Индейские вожди молча поклонились; лейтенант продолжал таким спокойным тоном, как будто бы он находился в гостях в каком-нибудь Нью-Йорке или Бостоне.

Я так надеюсь на честность моих красных братьев, что ни минуты не колебался прийти в лагерь с моими молодыми людьми; к тому же нет никаких причин для ссоры между кайенами и желтолицым Красной реки; топор давно уже зарыт между ними; зачем же я буду бояться прийти к своим братьям даже без оружия? Если б я думал, что они нам враги, то двести желтолицых воинов стоят лагерем в двух с половиной милях отсюда; я мог бы с ними явиться и предъявить свое требование сахему. Я не хотел этого сделать, я знал, что я шел к друзьям.

Наступило молчание.

Хотя индейцы оставались бесчувственны к последним словам, но они отлично поняли, на что намекал молодой человек, говоря — какими силами он располагал.

Красный Нож сделал почти незаметный знак; один из воинов выделился из тесной группы, стоящей кругом совета, и сейчас же удалился. Но это не ускользнуло от лейтенанта. Он понял, что вождь доверяет его словам, и послал разведчика, чтоб убедиться; он улыбнулся, но продолжал:

— Краснокожий негодяй, не принадлежащий ни к какому племени и которого оттолкнули все нации, пришел ко мне в лагерь и просит моего гостеприимства; это гостеприимство я ему предложил, а он отблагодарил меня за мое доверие тем, что украл одну из моих пленниц; пусть мне братья ответят, имел он право так поступать? Честно ли его поведение? Не изменил ли он законам гостеприимства? Пусть мои братья рассудят; я все сказал.

Взгляды всех повернулись на индейца, неподвижно и небрежно опиравшегося на ручку тотема.

Сахем сделал ему знак подойти и, бросив на него подозрительный взгляд, сказал:

— Мой брат обвинен, пусть он защищается.

Индеец презрительно улыбнулся, сделав над собой усилие.

— Я думал, что насмешливая птица не встречается в этих холодных странах, — начал он, — а между тем ее обманчивое пение раздается в моих ушах; и какому племени принадлежит эта лживая собака, которая смеет предполагать, что я, вождь и Сагамор моего племени, не принадлежу ни к какому племени? Посмотрите его кожу, она ни белая, ни черная, ни красная; от какого же племени он происходит? Сам он не знает; он не может произвести человека — своего цвета; он постыдное сочетание белого негодяя и самки кабана.