Мара хмыкнула и подошла к нему вплотную. Рука ее скользнула под его пропотевшую рубашку и коснулась груди.

– Бедный ягненочек! Как скверно, что я тогда тебя не знала. Мы бы вместе сыграли в доктора и пациента и быстро бы избавили тебя от твоих завихрений на сексуальной почве.

Она улыбнулась, окинув взглядом его штаны, плотно облегавшие бедра.

– Позволю себе заметить, что я никогда не была девушкой «на мгновение», а сейчас – тем более.

Ее рука спустилась под резинку его штанов.

Льюис судорожно вздохнул, мускулы на его животе напряглись, а по всему телу пробежала дрожь.

– Ах ты… разнузданная бабенка!

– А ты сексуально озабоченный тип!

– Неужто ты хочешь заняться этим прямо здесь, на письменном столе?

– По правде говоря, не особенно. К тому же нас ждет вполне удобная кровать.

– А как насчет Франсины и Хильды?

– Они отправились за покупками. Давай не будем искать отговорок. Прошлой ночью ты вел себя так, будто тебя чем-то опоили. Ты разочаровал меня. Если не проявишь энтузиазма сейчас, можешь считать себя уволенным.

– Слушаюсь, мэм, мисс Тэйт.

Льюис потянул за концы ее завязанного бантом пояса, и халат распахнулся. Его большие руки прикрыли ее груди, и он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.

Мара обвила руками его шею и прижалась к нему всем телом.

– Давай не будем терять время попусту, – прошептала она. – Не могу больше ждать… Нет!

Его рука скользнула по ее животу, затем – еще ниже. Она тяжело перевела дух.

– Хочешь, чтобы я все сделала тут же, сейчас? Хочешь, чтобы я испачкала свои штанишки?

О’Тул рассмеялся:

– Что-то я не заметил никаких штанишек.

Мара схватила его за руку и вытащила из кабинета. Потом потащила через холл в спальню. Там она сбросила с себя халат и томно раскинулась на огромной кровати. Сгорая от нетерпения, она жадными глазами смотрела, как Льюис раздевается.

Когда Мару охватывало возбуждение, ее глаза становились ярко-синими. Вид же отвердевшей мужской плоти Льюиса всегда возбуждал ее. Она потянулась к нему обеими руками, а он опустился на колени, напевая песенку Гершвина «Дай мне, дай мне, дай мне то, чего я так желаю, потому что, как я знаю, ты целуешь как никто…» Потом эта песенка сменилась экспромтом, полным непристойностей, а Мара вторым голосом присоединилась к нему.

Он осыпал поцелуями ее правую грудь, захватив сосок губами так, как она любила и как ее партнеры имели обыкновение возбуждать ее, приступая к любовным играм. Почему-то Мара острее чувствовала наслаждение, когда ласкали ее правую грудь.

Она поглаживала его твердеющую мужскую плоть кончиками пальцев и легонько сжимала ее, еще более возбуждая Льюиса. Ее лоно увлажнилось, и она с нетерпением в голосе пробормотала:

– Ну, Льюис, дорогой, я не могу больше ждать ни минуты.

Он медленно вошел в нее, погружаясь в ее горячую и влажную бархатистую плоть, и она содрогнулась всем телом. Их тела задвигались в пламенном танце любви, и танец этот с каждой секундой становился все быстрее.

Мара часто размышляла о сексе. В сущности, в этом акте мозг не участвовал – чисто животная страсть, постоянно отрицавшая все приобретения цивилизации и культуры. Но даже в момент высочайшего наслаждения какая-то частица ее «я» существовала отдельно от задыхающейся в конвульсиях страсти женщины, распростертой на постели, и она, эта частица, становилась сторонним наблюдателем старого как мир примитивного ритуала, необходимого для воспроизводства. Ведь чем был секс изначально? Универсальным механизмом, изобретенным природой для сохранения биологических видов.

Мару часто посещало видение: ее душа – или то, что делает личность уникальной, неповторимой и драгоценной, – будто бы совершала путешествие во времени и оказывалась заключенной в теле уродливой обезьяноподобной самки, распростертой на ложе из шкур на каменистом полу пещеры, и над ней возвышался готовый овладеть ею самец-неандерталец, ее партнер.