|
– Скорее! Скорее! Попытайтесь, пока еще можно. Ум мой боролся с прошлыми воспоминаниями, и я заговорил с ней… Я говорил с прежней нежностью, даже ласковее – Бог тому свидетель. – Маргрета! Маргрета! Вы хотели видеть меня, и я пришел. Она замахала руками над своей головой, испуская пронзительный и продолжительный крик, который замирал в слабых стонах и ропоте, потом она опять отвернулась к стене и закрыла лицо волосами, как вуалью. – Боюсь, чтоб она совсем не помешалась, – сказал доктор, – но попытайтесь еще раз. – Маргрета, – сказал я. – Маргрета, разве вы забыли меня? Она опять на меня взглянула, и ее налитые кровью, горящие глаза как будто прояснились и пальцы не с таким уже неистовством крутили волосы. Потом она стала смеяться тихим, идиотским, страшным смехом. – Ах, да.., да… Я знаю, что он пришел, наконец… Он будет у меня делать все, что я хочу. – Дайте мне шляпу и шаль – все равно, какую нибудь шаль, но траурная шаль приличнее, потому что мы пойдем с ним на похороны нашей свадьбы. Пойдем же, Сидни! Вернемся в церковь.., и выйдем оттуда необвенчанные… Вот зачем мне вас надо было видеть. Не станем заботиться друг о друге. Роберт Маньон ближе мне, чем вы, вот он, например, не стыдится меня потому только, что я дочь купца, он не станет уверять, что влюблен в меня.., чтобы потом жениться на мне наперекор желанию своей высокомерной фамилии. Ну что ж! Я скажу пастору, чтоб он читал вверх ногами обряд венчания.., а всякому известно, что от этого свадьба не в свадьбу… Во время этих последних слов хозяйка пришла сказать Бернару, что кто то спрашивает его внизу. Он удалился на минуту, но вскоре возвратился, чтобы сказать мне, что его зовут к опасно больному, требующему немедленной помощи. – Посылали уже за доктором, который раньше лечил его, но он приглашен сегодня на консультацию. Впрочем, если случится что нибудь, то я всегда к вашим услугам. Вот адрес того дома, куда меня зовут, – он поспешно написал его, – пришлите за мной, если будет надобно. Во всяком случае, я возвращусь сюда как можно скорее… Видите ли, она кажется гораздо спокойнее, и если продлится ваше присутствие, то увеличится и ее спокойствие. Сиделка находится внизу, я пришлю ее к вам… Поддерживайте в комнате чистый воздух, пускай окна остаются открытыми. Не прикасайтесь только к ней – и вам нечего бояться заразы. Посмотрите, как ее глаза устремляются на вас. В первый раз я вижу, что она смотрит целые две минуты сряду на один и тот же предмет. Она как будто узнала вас. Если возможно, подождите моего возвращения… Я останусь там только на самое необходимое время. Он поспешно ушел. Я обернулся к постели. Маргрета все смотрела на меня. Она все время не переставала шептать какие то неясные слова, пока не пришла сиделка. При первом брошенном мной взгляде на сиделку я почувствовал к ней антипатию. С некоторым затруднением я дал ей понять, что она может оставаться внизу и что я позову ее, когда понадобится. Наконец она поняла меня и медленно вышла из комнаты. Дверь затворилась за ней, и я остался один охранять последние минуты той женщины, которая навсегда сгубила мою жизнь. Даже в этом ужасающем одиночестве возле смертного одра страдалицы в душе моей раздавался голос, убеждавший меня простить ей. Ее блуждающие глаза с каким то упорством следили за моими малейшими движениями, ее бред изливался в каких то неясных и глухих звуках, даже и в эту минуту я покорялся какому то кроткому и мирному влиянию, укрепившему мое мужество в эту страшную ночь. Я сел у открытого окна и, прислушиваясь к шуму соседних улиц, мог судить о наступившей поздней поре. До меня долетали отголоски шагов и звуки то приближающихся, то удаляющихся голосов. Содержатели кабаков выпроваживали из них запоздалых гуляк. Наступила полночь. И все эти звуки беспутного веселья или пьяной оргии заглушались голосом умирающей, она стала теперь говорить медленнее, явственнее, ужаснее. |
