Пока охоронцы приходили в себя, Ставр и охотник отвязали коней, вскочили на них и поскакали прочь от кружала.

3

Озар Сноп, выбившийся в люди из простых целовальников, был мужиком умным и дальновидным. После встречи с гофским путешественником Карлом Ясманом Озар повесил над дверью своего кружала, расположенного на западной окраине Хлынь‑града, большую доску с надписью не чертами и резами, а настоящими рунами, гласящую: «Таверна «Три бурундука».

На этом лукавый здоровяк Озар не остановился и объявил свое кружало «семейным местом», прямо заявив о том, что отныне будет пускать в особый зал баб и детей от десяти годков, которые смогут пить в его кружале сладкий сбитень и квас, сколько их душеньки пожелают. Мужики отнеслись к выдумке Озара спокойно. Бабы сюда все равно не ходили – и не потому, что запрещали мужья, а потому что им было попросту некогда. А про детей и говорить не приходится.

Однако особый зал за деревянной перегородкой Озар держал нетронутым и мужиков сюда не пускал, надеясь, что со временем все переменится, и его «таверна» и впрямь станет «семейным местом». И вскоре дело потихоньку пошло на лад. В кружало стали заглядывать бабы. В основном это были приезжие купчихи, которые захаживали к Озару попить сбитня, киселя или сладкого кваса и поесть пирожков.

Вот и сегодня в особый зал «Трех бурундуков» заглянула посетительница. Да не одна, а с ребенком! Посетительницу сию Озар знал давно. Странная она была баба, эта матушка Евдокия. Четыре года назад, переодевшись в мужское платье, отправилась в путешествие по западным королевствам, пробыла там два года, а вернувшись, объявила родичам, что теперь она христианка, и не просто христианка, а божий пастырь.

Благо бы просто болтала, так ведь нет – и впрямь принялась проповедовать. Целыми днями приобщала хлынцев к учению своего плачущего бога – сперва в пещере за оврагом, но с месяц назад начала строить настоящий деревянный храм.

Озар не доверял плачущему богу, но пару раз приходил на проповеди к Евдокии – но для того лишь, чтобы вновь увидеть ее взволнованное лицо, впитать мягкий свет ее ясных глаз. Красивая была баба Евдокия, что и говорить. Озар знал, что к ней подбивали клинья многие купцы да зажиточные мужики, но Евдокия всем им дала от ворот поворот.

Одета она всегда была в черное и голову накрывала черным платком, но однажды Озар увидел выбившийся из‑под платка каштановый локон, и локон этот был такой чудной густоты и красоты, что даже Озар почувствовал внизу живота позыв вожделения, хотя ему уже шел шестой десяток.

Мальчишка, пришедший в кружало с проповедницей Евдокией, был худеньким и бледным. Темноволосый, хмурый, молчаливый, на вид – лет одиннадцати‑двенадцати. Озар усадил гостей за стол, забросил рушник на могучее плечо и сказал:

– Сегодня у нас шумно, Евдокия. Уж не обессудь.

– Ничего, – спокойно ответила проповедница, скосив глаза на толпу мужиков, пьянствующих в большом зале. – Подай нам сладкого сбитня. Мне с имбирем, а мальчику – с мятой.

Озар кивнул и хотел идти, но остановился и спросил мальчика, глянув на него мягким, ласковым взглядом:

– Принести тебе петушка, малой?

Мальчик ничего не ответил и даже не взглянул на Озара.

– Он не разговаривает, – сказала Евдокия.

– Совсем? – удивился Озар.

Проповедница кивнула.

– Совсем.

– Гм… – проронил хозяин таверны и, сдвинув брови, отправился к дубовой стойке, за которой вершил все свои питейные и съестные дела.

Поставив перед Евдокией и мальчиком по кружке со сбитнем, Озар полюбопытствовал:

– Евдокия, этот малец – твой родич?

– Нет, – ответила матушка. – Он мне не родня.