— К нам уже четыре раза залезали. За инструментами. Всё украли. Машины, которые стоили три, четыре тысячи долларов. Аппарат, чтобы подстригать изгороди, с приводом, и другие приспособления.

— Они у вас не были застрахованы?

— Нет. Никакой страховки. Ничего подобного. Всё — я! — разволновался Кроуфорд. — Всё из собственного кармана! Сам покупаю оборудование и все, что надо. Ассоциация дает мне в месяц девятьсот долларов, прикиньте! И помощникам я должен платить из этой суммы. Как вам? Вот мне семьдесят, а я копаю могилы и закладываю фундаменты. Смех да и только. Помощники теперь такие, что их всему учить надо. Больше никто не хочет делать эту работу. Я один такой дурак остался. На всё про всё. Вот я еду в Лейквуд и нанимаю мексиканца. Представляете себе? Мексиканца! Смех. Шесть месяцев тому назад кто-то навещал могилу, и вдруг появляется какой-то шварце и угрожает людям пушкой. Это в десять часов утра! Вот почему я держу собак — когда я здесь один, они лаем предупреждают меня, что кто-то пришел.

— Вы давно здесь? — спросил Шаббат, зная ответ заранее: достаточно давно, чтобы употреблять словечко «шварце».

— Очень давно, — ответил Кроуфорд. — Я здесь уже лет сорок. Всякого нахлебался. Кладбища прогорают. Еще как прогорают. Рытьем могил теперь денег не заработаешь. Деньги теперь у тех, кто делает памятники. У меня и пенсии нет. Ничего. Перебиваюсь как-то. С каждых похорон получаешь по несколько долларов, остальное — на зарплату рабочим. В общем, все это, все это… даже не знаю, как сказать… проблема, в общем.

Сорок лет. Бабушка и Морти — это не при нем, но всех остальных он заполучил. Вот теперь получит и меня.

Кроуфорд все жаловался:

— И ничего не скопил. В кубышке пусто! Пусто!

— Вот здесь лежит мой родственник, — Шаббат указал на плиту с надписью «Шабас». — Наверно, это мой дядя Фиш, он учил меня плавать. Раньше, — объяснил он Кроуфорду, — мы назывались Шабас. По-разному писали: Шабес, Шаббус, Шабсай, Шаббатай. Мой отец уже был Шаббат. Стал так называться уже тут, в Нью-Йорке, приехал в Америку подростком. Кажется, пришли.

Разыскивая могилы, он разволновался. За последние сорок восемь часов всё испробовал: и театральные эффекты, и замешательство, и разочарование, и риск, но ничего столь значительного, как это переживание, он не испытывал. Его сердце не билось так громко, даже когда он воровал деньги у Мишель. Он наконец почувствовал себя дома, на своем месте, как человек, который после долгой и тяжелой болезни впервые встает и обувается.

— Одна могила?

— Одна.

— Для вас.

— Верно.

— И где бы вы хотели?

— Рядом с моей семьей.

С бороды у него капало, он отжал ее, и она стала похожа на витой подсвечник.

— Хорошо. И где ваша семья? — спросил Кроуфорд.

— Там. Там! — Стена озлобления рухнула, обнажилось нечто, до тех пор невидимое, — душа Шаббата? Оболочка его души? Все озарилось счастьем. Казалось, неосязаемое скоро можно будет погладить. — Они там!

Они все там, в земле, да, живут там все вместе, как семья мышей-полевок.

— Ну да. Но вам-то нужно место на одного, — сказал Кроуфорд. — Здесь у нас одиночные захоронения. Вот тут, вдоль забора, — он указал на секцию полуразвалившегося проволочного забора. Через дорогу — свалка. Можно было пролезть через прорехи в заборе, просто перешагнуть его, без всяких щипцов или кусачек просто оторвать куски проволоки, которая чудом еще держалась. У дороги валялся торшер, наверно, кто-то выбросил из машины.