— Да нет, конечно, есть где ноги протянуть, — согласился Шаббат, — но уж больно от всех далеко. А ведь лежать придется долго. Послушайте, давайте вы посмотрите, что у вас есть, а потом, когда освободитесь, поговорим. Вот, — сказал он, — спасибо, что выкроили для меня время, — он разменял первую сотню из денег Мишель, заплатив мули за заправку, а теперь дал Кроуфорду двадцать долларов. — И за то, — добавил он, отсчитывая еще двадцать, — что содержите могилы моих родных в порядке.

— Рад быть полезным. Ваш отец был настоящий джентльмен.

— Как и вы, сэр.

— Ладно. Так вы тут пока осмотритесь и подумайте, где вам будет удобно.

— Так и сделаю.

Место на одного, неизвестно, зарезервированное или свободное, было рядом с памятником, украшенным большой звездой Давида и четырьмя словами на иврите. Здесь погребен капитан Луи Шлосс. «Пережил Холокост, ветеран войн, моряк, бизнесмен, предприниматель. Навсегда в благодарной памяти друзей и родственников. 30 мая 1929 — 20 мая 1990». На три месяца старше меня. Десяти дней не дожил до шестидесяти одного. Холокост пережил, а вот бизнес — нет. Свой брат-моряк. Микки Шаббат, моряк.

Сейчас они несут простой сосновый гроб: Кроуфорд взялся спереди, пытается идти быстро, сильно хромает, двое помощников — по бокам, пьяница в зеленой рубашке хлопает себя по карману, ищет сигареты. Еще ничего не началось, а он уже ждет не дождется, когда кончится, — хочется закурить. Приземистый рабби с книгой в руках что-то говорит мистеру Кроуфорду, тому приходится ускорить шаг, чтобы поспевать за ним. Ставят гроб возле открытой могилы. Хорошо смотрится этот гроб, чистенько так. Надо оставить заявку на такой же. И всё сегодня оплатить. Место, гроб, даже памятник — чтобы всё было готово, раз уж благодаря Мишель у него есть такая возможность. Изловить этого рабби прежде, чем он уйдет с кладбища, отстегнуть ему сотню, чтобы, когда надо будет, пришел и прочитал для меня из этой книги. Уж я отмою деньги, полученные за незаконные удовольствия, я вложу эту стопку купюр в самое простое и естественное дело на земле.

Земля. Много ее тут. Всего в нескольких шагах от него, сзади, — свежий холм земли, а напротив — две свежевырытые могилы, рядышком. Как для двойняшек. Он подошел поближе, чтобы заглянуть внутрь, полюбоваться витриной, так сказать. Тщательность и аккуратность, с которыми они были выкопаны, говорили о высокой квалификации. Четко обозначенные, сделанные заступом углы, дно в лужицах воды, волнистые стенки — надо отдать должное пьянчужке, итальяшке и Кроуфорду: в их работе чувствовалось мастерство, отточенное столетиями. Эта яма возвращает тебя к началу. И вторая тоже. Обе — темные, таинственные. И люди, и день… и погода не оставляет ему сомнений относительно его положения. Ему задают все тот же мрачный вопрос о намерениях, и он отвечает: «Да! Да! Да! Я пойду по стопам своего тестя, неудачника во всем, кроме самоубийства!»

И сейчас я играю? Даже сейчас? Всегда так трудно определить.

В тачке, оставленной под дождем (скорее всего пьянчужкой — Шаббат знал, как это бывает, сам жил с пьяницей), высился конус жидкой грязи. Шаббат, испытывая одновременно омерзение и удовольствие, погрузил пальцы в жижу, настолько, что их стало не видно. Стоит мне сосчитать до десяти и вынуть их — и они станут прежними, моими прежними нахальными пальцами, которыми я всем умел накрутить хвоста. Опять неправильно. Чтобы, как говорится, горбатого исправить, чтобы выпрямить в себе все, что искривилось, придется погрузить в землю не только пальцы. И сосчитать до десяти биллионов, не меньше. Интересно, до скольки уже досчитал Морти.