Свободных комнат нет.
– Вписали вас в список претендующих. Если комнаты освобождаться будут.
– Освобождаться…
– Умрет кто. Или арестуют, – буднично поясняет Кирилл.
– Я… Мы… Долго вас стеснять не будем. Найдем жилье…
Да где ж его найдешь! С двумя девочками, без работы и без денег.
– Это не обсуждается! – Кирилл, как обычно, решителен. – В восемнадцатом перед отъездом на фронт брал резолюцию Петросовета, что данная квартира не подлежит уплотнению, чтобы отца и старую горничную не тронули. Горничная в марте умерла.
Анна не понимает, к чему ведет Кирилл.
– Для двоих нас с отцом слишком большая квартира. Жить лучше других не имею право.
Странная логика у некогда кудрявого ангела.
– С этого дня Данилина Анна Львовна, Данилина Ольга Дмитриевна, Данилина Ирина Дмитриевна заселены в эту комнату на законных правах. – Достает из кармана бумагу. Ордер. Откуда он знает фамилию? Леонид Кириллович знал ее по фамилии отца, но не мужа. Говорит, как фронтом командует. Без возражений. Вроде бы добро делает, а ощущение строевого шага на плацу. – Олю нужно записать в трудовую школу на Малом проспекте, это бывшая гимназия, я в ней учился. Иру отдать в ясли. Тебе завтра выходить на работу. В ДИСК – Дом искусств на углу Мойки и Невского. Там издают журнал «Дом искусств», первый номер зимой вышел, готовят второй. Нужен секретарь с навыками машинописи. Положен паек. Через Неву ходить придется. Транспорт работает плохо, билет на трамвай двести пятьдесят тысяч. Придется пешком.
Анна молчит, не знает, что сказать. Не спрашивать же, почему он вдруг перешел «на ты»?
– Что так смотрите, Анна Львовна? – Снова «на вы». – Чем-то недовольны?
– Она довольна! Довольна! – кричит проснувшаяся и выбежавшая в коридор Иринка, обхватив Кирилла за ногу. И самый страшный, пугающий Анну до смерти бритоголовый комиссар весело раскачивает ее дочку на ноге.
– Вы… Кирилл Леонидович… сделали для нас много больше, чем… чем можно было надеяться… Но… – Перехватывает дыхание. – Последняя просьба есть. Больше не знаю, кого просить. – Анна вдыхает и с трудом выговаривает: – Мои мать, муж и средняя дочка… Маша… С ними связь потеряна. Последнее письмо в Крыму получали осенью девятнадцатого. Из Ниццы. Мы должны были к ним плыть…
– Не уплыли? – вскидывает вверх бровь комиссар.
– Так получилось. На другие письма ответа не было.
– Анна… Львовна! Вы понимаете, что ваша мать была, а возможно, и остается видным деятелем кадетской партии? Расформированной и запрещенной в Советской России. Любые контакты с ней могут навредить вам… И девочкам.
Вот и всё. Последняя надежда найти свою Машеньку растаяла на глазах. Просить больше некого. В новой власти у нее нет связей.
Оля сдает экзамены в трудовой школе. С языками, историей и литературой всё отлично. Теперь нужно арифметику подтянуть – после пропажи Саввы заниматься с девочкой было некому. Леонид Кириллович обещает за май до конца учебного года по арифметике Олю подтянуть.
Так странно видеть по утрам, как ее дочка в красной кумачовой косынке идет в трудовую школу.
Иру в ясли не отдали. Леонид Кириллович воспротивился.
– Слишком много времени провожу один в четырех стенах. Читать девочке книжки, рисовать с ней картинки, играть в игры смогу явно лучше, чем необразованные няньки в яслях.
Сын его пробует возражать, но отец спокойным голосом произносит знакомую фразу:
– Это не обсуждается. |