И Кирилл больше не спорит.

Анна теперь каждый день то по Благовещенскому, то по Дворцовому, ныне Республиканскому, мосту ходит через Неву. На работу. В Дом искусств, который его обитатели все как один зовут между собою ДИСК.

Не ходит – летит! Никогда не думала, что в голоде, нищете и безнадежности ей может быть настолько интересно!

Первый номер журнала «Дом искусств» берет в руки с трепетом – Ахматова, «Заблудившийся трамвай» Гумилёва, «Мамай» Замятина, «Ахматова и Маяковский» Чуковского, Ремизов, Мандельштам, Серебрякова, Кустодиев…

Читала бы и читала, не отрываясь. Хорошо, что экземпляр ей дарят «как новому сотруднику», 650 рублей на журнал ей негде взять, а читать так хочется, взахлеб читать. Теперь она может не только читать, но и со всеми этими великими людьми будет делать новый номер. И с ними разговаривать! И в этом удивительном месте работать!

Огромный дом от Мойки до Большой Морской с фасадом на Невский. Помнила его как «моветон» – дворец князей Чиче́риных был некогда продан купцам Елисеевым и для великосветского Петербурга стал чем-то вроде отражения поговорки «Из грязи в князи». Представители благородных семей приглашения на купеческие вечера не принимали, а те, кто принимал, рассказывали после про золото и позолоту на всем, на чем можно и нельзя, про сосланную в предбанник, реальную в комнату перед баней, скульптуру Родена – жене Елисеева «Поцелуй» показался постыдным.

Дом состоит из нескольких помещений – бывшие меблированные комнаты дурной репутации с отдельным входом с Большой Морской, анфилады комнат, прежде сдаваемых в аренду банку, с выходом на Мойку и, собственно, квартира самих Елисеевых. Огромная, бестолково раскинувшаяся на три этажа, с переходами, закоулками, тупиками, отделанная с убийственной рыночной роскошью. Красного дерева, дуба, шелка, золота, розовой и голубой краски на нее не пожалели.

Теперь здесь живет Дом искусств – ДИСК. Именно живет. Многие из поэтов и писателей здесь же и квартируют. В бывших купеческих спальнях, в комнатенках слуг, в кабинетах банка, в бывших меблированных комнатах – в юности мать не велела Анне даже мимо проходить, а она в ту пору даже не догадывалась почему.

Центр притяжения большой зеркальный зал, в котором устраивают лекции, а по средам – концерты. К нему примыкает голубая гостиная, в ней же Корней Чуковский и Гумилёв читают лекции ученикам своих студий – переводческой и стихотворной. После лекций молодежь устраивает игры и всяческую возню в соседнем холле, и сам Гумилёв – кто бы мог подумать! – в этой возне принимает деятельное участие.

Сразу за гостиной столовая, обстановка с массивной дубовой резьбой, витражами и камином. С двух до пяти здесь всегда оживленно, место свиданий – деловых, дружеских и любовных. И даже продают пирожные – роскошь военного коммунизма, которых Анна не видела с восемнадцатого года, с последнего торта «Наполеон» на день рождения Машеньки.

Из столовой, мимо буфетной и свернув направо, можно попасть в ту часть ДИСКа, куда посторонним вход воспрещен: в коридор, по обеим сторонам которого идут комнаты, занятые старшими обитателями общежития. «Им страшно повезло», – говорят все, пережившие в ДИСКе две зимы. У них не буржуйки, как у остальных обитателей странного дома, а настоящие печки!

С первого дня такой работы Анна не может поверить в свое счастье. Робко просит Гумилёва впустить ее на занятие его семинара «Звучащая раковина». Николай Степанович, спросив, она откуда, и услышав, что недавно из Крыма, с восторгом рассказывает, как ездил только что в Севастополь в личном салоне-вагоне командующего Черноморским флотом Немитца.