– За четыре дня до него и Маяковского приняли плохо, – справедливости ради уточняет Одоевцева. – «150 000 000» читал, освистали.

– Грин из своей каморки не высовывается! Но горничную Елисеевых до истерики доводит. Графин использует не по назначению.

Муся стыдливо хихикает.

– Сами понимаете. Водопровода в той части дома нет.

Муся по каким-то своим срочным делам убегает, а девушка с большим бантом продолжает введение Анны в домискусстовскую жизнь.

– «Серапионовы братья». Не слышали? Миша Слонимский – в Мусю влюблен. Она, по мне, так в него тоже. Грин тоже в Мусю влюблен! Но Миша ей почти жених. Миша однажды проснулся, а у его горла руки! Это Грин пришел душить его из ревности! Можете представить! После они в шашлычной выясняли отношения, обнаружили, что денег у них больше нет, и, представляете, Грин убедил ехать играть в электрическое лото на Невском, 72. Только на другой день их нашли, так они оба, представьте, увидев, как много у них денег, удивились!

Такие страсти Анна и представить себе не может. Чувствует себя уставшей. И старой.

– «Серапионы» все очень талантливые! Зощенко Миша. Лёва Лунц, Вова Познер, которого сейчас видели, Каверин, из наших Лиза Поклонская.

– «Из наших»? – переспрашивает Анна.

– Из гумилёвских студистов, – поясняет девушка с бантом. – У нас после занятия еще свои чтения в зеркальной зале, приходите!

Анна высматривает в толпе тех, на кого показывает Ирина. И на мгновение замирает. В той куче-мале, что устроили слушатели Гумилёва, мелькает лицо… Константиниди.

Николай Константиниди…

Мертвое, разбухшее в воде тело Саввы. Мертвое, мокрое, отяжелевшее тело Антипа Второго. Ярость в его глазах и в его словах там, в ноябрьской Балаклаве девятнадцатого года. «Я застрелил!»

Холодный пот тонкой струйкой стекает по ее спине.

– Николай! – невольно вскликивает она.

Константиниди резко оборачивается.

Взгляд… Таким взглядом можно убить. Кто-то из разыгравшихся слушателей закрывает Николая от Анны. Взмокшие от беготни поэты, стряхивая пыль с прохудившихся пиджаков друг друга, отходят, и…

Уже совсем другой взгляд.

– Анна Львовна! Какими судьбами?! Думал, вы давно в Европе.

Анна молчит. Заставляет себя не бежать сразу.

Глаза уже другие.

– Антон я! Не признали!

– Антон? – всё еще не верит Анна. Но отчего-то машинально протягивает руку поздороваться.

Конечно же. Антон поэт.

– Вы всегда путали нас с братом, царство ему небесное.

Рука ее остается висеть в воздухе.

– Вы сказали «царствие небесное»?

– Корабль, на котором брат плыл из Крыма во Францию осенью девятнадцатого, был подорван.

Корабль, на котором должны были плыть они с девочками вместе с Николаем, был подорван!

Корабль не прибыл во Францию!

Ее родным сообщили, что они погибли!

Вот почему мать и муж не искали и не ищут их.

– Не знакомы? Позвольте представить!

Поворачивается к мужчине средних лет, совсем не похожему на студистов Гумилёва.

– Таганцев. Владимир Николаевич. Профессор географии.

– Вы сын академика Таганцева? – догадывается Анна и машинально наклоняет голову в приветствии. Но профессор географии склоняется к ее руке, огрубевшей от бесконечной готовки, стирки и работы на огороде на месте розария в Крыму,

Таганцев галантен. Константиниди тот даже руки не протянул.