«Сегодня, 7 августа, скончался Ал. Ал. Блок».

С остывшей кашей идет в ДИСК. Просто не знает, куда еще идти. В Доме литераторов по воскресеньям пусто, а в Доме искусств жизнь всегда. И в горе, и в радости. В такой день быть одной просто невозможно.

На доске у входа с Мойки такое же объявление о смерти Блока. Рядом листок с расписанием занятий, аккуратно заполненный рукой Гумилёва:

«Расписание лекций» Литературной студии при Доме искусств

Понед. 4–6 Лернер Ист. р. поэз. 6–8 Шилейко Ритмика 8–10 Лозинский Студ. по пер.

Вторник 4–6 Шилейко Мифология 6–8 Гумилёв Теор. поэз. (раз-р стих.) 8–10 Чуковский Сем-р по крит.

Среда 4–6 Гумилёв Теор. поэз. (раз-р стих.) 6–8 Гумилёв Теор. поэз. (раз-р стих.) 8–10 Чуковский Сем-р по крит.

Четверг 4–6 Гумилёв Теор. поэз. (раз-р стих.) 6–8 Гумилёв Теор. поэз. (занятия с 2 гр.) 8–10 Шилейко Ритмика.

Пятн. 4–6 Шилейко Поэтика 6–8 Гумилёв Теор. поэз. (занятия с 1 группой.) 8–10 Чуковский.

Блока нет в живых. Гумилёва просто нет. Только два объявления на одной доске рядом.

– Анна! Хорошо, что ты здесь! – Муся Алонкина деятельна, как всегда. – Будем печатать объявления с датой и местом отпевания и захоронения. Бумаги мало. Можешь пойти вниз к «Серапионам». Это явно они утащили всю бумагу у меня – вчера только достала большую пачку, а теперь три листка!

Анна кивает. Поворачивается, чтобы идти к «Серапионам», но что-то ее останавливает. Обернувшись, видит… спину Константиниди. Явно направляющегося в сторону бывших гумилёвских комнат.

– Николай! – кричит она громко, как только может.

Константиниди мгновенно оборачивается. Как всегда, человек оборачивается на собственное имя. Оборачивается. Застывает. Злая гримаса мелькает на лице. И быстро сменяется натянутой улыбкой.

– Опять вы нас путаете, Анна Львовна! Только ведь Николая больше нет.

– «Царствие ему небесное», забыли добавить.

– Царство ему небесное! – повторяет Константиниди. Но не крестится. Кисть правой руки по-прежнему перемотана.

– Оговорилась, – сухо отвечает Анна. – Что ваша рука? Всё болит?

Константиниди снова прячет правую руку в карман.

– Болит. Трещина в кости оказалась серьезнее, чем думал доктор. Лечение затянулось.

– Надо идти, – кусает пересохшие губы Анна. – Объявления о панихиде по Блоку печатать. – Что Николай Степанович? Что слышно? Вы же с Таганцевым дружны? Тоже состоите в заговоре?

Константиниди меняется в лице.

– Кто вам такую глупость сказал?! Я поэт!

– Гумилёв поэт, – говорит Анна громко и, отвернувшись, тихо добавляет: – А не вы.

Быстро уходит. Совсем в другую сторону от «серапионового крыла». И спиной чувствует, как Константиниди внимательно и зло смотрит ей вслед.

Идет, пересекая залы, коридоры, гостиные. Оставшаяся от Елисеевых библиотека, с большим собранием книг, часть из которых, к изумлению Анны, оказалась нарисованной на стенах – корешки масляной краской – вместо настоящих книг. Часть настоящих уже растащили обитатели – кто набирал книги, чтобы сидеть и спать на них, после того как мебель во всем здании реквизировали, а кто и «пустить платонов на растопку» и «на закрутку». Огромная бильярдная, плотно оккупированная секцией критики.