Но Анна не может даже видеть, как едят девочки, которым, конечно же, не говорят, что это Лушка.

Анна идет к своему обрыву. Смотрит на море. Волна за волной с исполинской силой несут свою мощь на берег. Час за часом. День за днем. Год за годом. Век за веком.

Она стоит над своим обрывом, с которого прыгала в детстве, а после не рискнула ни разу – беременной так остро захотелось полета, хотелось броситься вниз, но внутри ее была Ирочка, и рисковать ребенком было нельзя, а после не решилась.

Она всегда точно знала, что можно, а что нельзя. Откуда? Из причитаний няньки, из наставлений гувернанток, из слов матери, от знакомых, от общества, от учителей? Откуда она всегда знала, что можно, а что нельзя? Прыгать со скалы с ребенком в животе – нельзя. А почему нельзя? Кто сказал, что нельзя? А может, и ребенок внутри вместе с ней испытал бы счастье полета? И прыгать в штормящее осеннее море нельзя. Ноги судорогой сведет. Волна об утес швырнет.

Нельзя и всё! Почему?

Кто ей теперь может запретить? Мать, которая так далеко, что Анна теперь не знает, где ее найти? Муж, который не приехал за ними? Общество, которого больше нет – остатки того общества, еще недавно благородные офицеры, служившие за честь, царя и отечество, теперь вместе с казаками дожирают на кухне Лушку.

Кто теперь имеет право сказать ей, что можно, а что нельзя?

Анна подходит к краю своего обрыва. И, на секунду оглянувшись на груду камней над могилой Антипа, раскидывает руки. И… летит вниз.

Ничьи

Анна. Крым. Ноябрь 1920 – январь 1921 года

Красные занимают Крым в ноябре.

Стоят беспримерные для этого времени года морозы. Привезенный некогда Саввой из Петрограда термометр показывает на улице минус 15 градусов.

Власть снова меняется. То ли шестой, то ли десятый раз за те три года, что прошли с осени 1917-го, когда они приехали в Крым, Анна со счета уже давно сбилась. Каждая последующая власть оказывается страшнее предыдущей. И что теперь? Еще страшнее? Куда еще?

Четвертый год она засыпает, не зная, какая власть начнет отдавать приказы с утра и какой флаг вывесят завтра на главном поселковом доме – трехцветный, красный, желто-голубой…

Врангелевцы уходят организованно. С начала ноября постояльцы начинают прощаться и уезжать – «на погрузку». Кто в Ялту, кто в Севастополь. Только тяжелый мужицкий дух давно не стиранных портков никак не выветривается из парадных залов.

Офицеры-постояльцы пугают ужасами красной власти, уговаривают плыть с ними вместе до Константинополя. Но плыть им с девочками некуда. И ждать нечего. Остается просто жить.

Красные входят как-то тихо. Или это ей только кажется. Шок восемнадцатого года не прошел, а загнан куда-то далеко вглубь себя. И каждый новый победный марш очередной новой власти уже не вызывает у Анны никаких эмоций. Кроме одной – ей с девочками и нянькой нужно выжить.

Прежде к этому добавлялось «…и дожить до…».

«…до того, как мать денег пришлет…»

«…до того, как уедем к нашим…»

«…до того, как вернутся “наши”…»

Теперь денег от матери ждать больше не приходится. Ехать некуда. А кто в этом водовороте «наши», кто «не наши», после убийства Саввы Николаем Константиниди она уже не понимает.

Не стало своих и чужих. Остались они одни. Ничьи. И нечего ждать. И некому их защитить.

Приказ № 1 Крымревкома от 16 ноября 1920 г.

1. Впредь до избрания рабочими и крестьянами Крыма Советов вся власть на территории Крыма принадлежит Крымскому революционному комитету, образованному в следующем составе: председатель тов. Бела Кун, зам.