Нянька в бывшем Марфушином шкафу находит остатки плотной ткани, на руках шьет штанишки. Дальше учит Олюшку, как марлю, которая теперь на вес золота, правильно складывать, как к пуговице внутри портков пристегивать, чтобы пропитанная кровью марля на спину не уезжала, как менять, как стирать. Марфуши теперь нет, водопровода и канализации, устроенных матерью в имении, тоже нет – всё сломано и не починено. Стирать нужно в корыте. Самим.

Интересно, а как скачущие в бой комиссарши в такие дни справляются?

К февралю двадцать первого года выясняется, что их, совслужаших Южсовхоза, забыли внести в списки на продуктовое снабжение.

– Весь КрымОХРИС и подведомственные ему учреждения, в том числе ваше, были пропущены в плане госснабжения, – сообщает бывший истопник Федот. – Но это не отменяет необходимости и важности вашей работы! Карточки будут восстановлены со второго квартала.

Анна уже успела понять, что «квартал» – это не ряды домов от одной проезжей улицы до следующей, а три месяца года. Новые власти для чего-то делят год по кварталам.

«Будут восстановлены со второго квартала», значит, до конца марта ей, девочкам и няньке нечего будет есть. Совсем нечего.

– Печатайте, Анна Львовна! Печатайте! Диктую! – командует снова приехавший к ним Бонч-Осмоловский, сам бледный от голода. – «В сложившейся ситуации все сотрудники КрымОХРИСа, в буквальном смысле, брошены на произвол судьбы. И до получения первого подкрепления в 1 миллиард рублей от зав. Музейным отделом тов. Троцкой ниоткуда никаких кредитов, в т. ч. и на уплату жалованья, не получали и не получаем. Надеемся на положительный ответ».

«Положительный ответ», видимо, где-то не там положили. Ничего в продовольственном снабжении сотрудников не меняется.

Февраль держатся на последних нянькиных запасах – с каждого положенного им продуктового довольствия в декабре – январе она умудрялась откладывать непортящиеся продукты в тайник в шкафу. Еще при строительстве имения работники уговорили архитектора сделать тайники – стенки шкафов в двух смежных комнатах отсутствуют, чтобы в былые времен можно было где бутыль самогона, где и скопленные деньги прятать. Даже мать и немец-управляющий про такие тайные ходы и тайники не знали. Только теперь, извлекая из них последние запасы, нянька показывает секреты бывших их работников Анне – и тайны свои прятали, и тайком из комнатки в комнатку по ночам ходили.

Немного картошки привозит Павел, приехавший забрать в Симферополь свое семейство. Оля, Саша и Шура прощаются долго, со страстностью детей, переживающих первую трагедию разлуки. Со слезами на глазах, уверениями в вечной дружбе и обещаниями писать друг другу письма – Оля все же успела научить новых друзей читать и писать.

– Они мои друзья, – говорит Олюшка вслед отъезжающему авто с семьей продвинувшегося на советской службе Павла. Так не по-детски серьезно говорит. – Но всё же у нас с ними нет иллюзий. Саша с Шурой знают, что я другая. Что мы другие.

И Анна не знает, как облегчить для своей большой-маленькой дочери боль еще и этой потери.

В марте кормить девочек совсем нечем. Нянькины запасы иссякли. До первой зелени, из которой можно похлебку сварить, еще несколько недель.

Теперь голодают не только они, но и начальство, от голода в Ялте умер один из сотрудников ОХРИСа. Но ей от этого не легче.

Еще и нянька заболела. Второй день Анна работает за себя и за нее. Печатает днем, моет и убирает ночью, оттирая каждый уголок наборного паркета, затоптанного грязными башмаками и сапогами – почему новые хозяева ноги у входа не вытирают? И почему она никогда прежде не думала, кто в их домах моет пол и натирает паркет?

У няньки жар.